Адмирал был широколиц и массивен. Он смотрел не мрачно, но чуточку тяжеловато.

– Может, еще есть надежда? – спросила Нина Андреевна.

– В моем возрасте трудно верить в чудо.

Адмирал переживал пору зрелой мудрости, отличной от мудрости старого человека.

– Зачем же тогда пирог? – тихо сказала Нина Андреевна.

– Мы помянем Женю. Таков обычай.

– Понимаю, товарищ…

– Гавриил Васильевич, – подсказал адмирал.

– Понимаю, Гавриил Васильевич. Сделаю…

– Я хорошо знал семью Шитовых. Они жили в Одессе. Пироги с грибами изумительно пекла мать Жени. А он говорил, что вы, Нина Андреевна, на нее похожи.

Да, она помнила этот разговор. Женщины не забывают таких вещей. Не каждый же день они узнают, что выглядят старше своих лет. Она, например, узнала об этом, когда Женя Шитов, задержавшийся после ужина, вдруг сказал:

– Нина Андреевна, вы удивительно похожи на мою мать. И не только внешне, но и голосом. Когда я слышу ваш голос, мне делается не по себе.

Капитану 3-го ранга было, во всяком случае, не меньше двадцати шести. И Нина Андреевна в свои тридцать восемь лет никак не могла представить себя его матерью.

– Где ваша семья? – спросила она.

– В Одессе, – печально ответил он. – Вся семья моя осталась в Одессе. Жена, четырехлетняя дочь. И мать…

– Они не смогли эвакуироваться?

– Дом разбомбили… Соседи сказали, что и мать, и жена, и дочь ушли в катакомбы… Я теперь на боевые задания стремлюсь ходить к Одессе. И подолгу гляжу на нее в перископ…

В другой раз он рассказал, что его дочка любит мишек. Равнодушна к куклам, а мишек у нее – целая команда.

Однажды сказал:

– Я провожу вас.

Слова его прозвучали по-мальчишески бесхитростно. И хотя Нину Андреевну никто никогда не провожал с работы, она не возразила. Однако посоветовала:

– Вы бы лучше отдохнули, Женя.

– Нина Андреевна, а это идея! После войны я во главе своего женского экипажа прибуду отдыхать в Туапсе. Уверен: моя мамочка согласится, что на Черном море есть место для отдыха не менее великолепное, чем Одесса.

– Боюсь, мама ваша будет не в восторге. Нефтеперегонный завод сбрасывает в Туапсинку мазут.

– Как говорят в Одессе, вы шутите!

– Я говорю правду.

– В таком случае завод непременно возглавляют юмористы.

Они не пошли горами, а спустились на улицу Шаумяна, которую перегораживала баррикада. Ежи, сваренные из рыжих железнодорожных рельсов, светлели в густом сумраке, как дорожные указатели. Дома прятались в садах, за не опавшей еще листвой. Окна не светились. И тишина над улицей зависла какая-то церковная.

Темно-серое небо с красными прометами сползало за край горы, словно шарф, накинутый на плечи. Ветра не чувствовалось. Теплота, будто из ладоней, исходившая от земли, была духомятной и немного горькой.

Шитов шел не рядом, а на полшага сзади Нины Андреевны. Нес ее сумку. За всю дорогу он не произнес ни слова. Лишь у баррикады остановился, повел головой справа налево, медленно всматриваясь в наседавшую ночь. Сказал, будто подумал вслух:

– Страшно.

– Вам, Женя?

– Мне в море не страшно. Море оно вечное, оно неуязвимое. А земля как человек. Ведь ее, Нина Андреевна, и убить можно…

Они дошли до подножия горы, по склону которой тянулась улица, темная и безлюдная, как пустыня. Нина Андреевна сказала:

– Дальше не нужно, Женя.

Шитов посмотрел вверх, где в темноте, словно в воде, растворялись деревья, дома, заборы.

– Этот город всегда такой тихий?

– Шумно только в столицах.

Нина Андреевна никогда не была ни в Москве, ни в столице какой-нибудь республики, но от своих знакомых и сослуживцев, склонных к дальним вояжам, она слышала примерно одно и то же:

– Ой, как шумно! Ой, как шумно! И все куда-то спешат, спешат…