Об этой записи узнали только тогда, когда пришлые комиссары с завидным пристрастием стали выправлять документы на крепкое хозяйство моего деда, и тетка сразу перешла в иную социальную группу, став членом семьи сотрудника Комбеда Прошкина Юрия Мартиновича, по-деревенски «Рюрика», где она и воспитывалась ввиду длительного отсутствия своих родственников. Добротный, рубленый пятистенок деда сразу перешел к Рюрику, и в жизни моей тетки почти ничего не изменилось.

Жизнь стала выравниваться – кто был побогаче, обеднел, а бедным беднеть было некуда. Моя тетка к тому времени была девка уже на выданье, вышла бы замуж, да дом свой оставлять не хотела, а привести суженого в чужую семью, она не могла, хотя соседи были люди не привередливые: «Живи – говорят, – Параня, чего там. Дело ведь суседское! Мы тебя не обидим».

У Прошкиных дети тоже повырастали. Новая жизнь распределила их всех по своим местам. Следуя отцовской дорожкой, дочери Рюрика повязали красные косынки, вводили в столбняк односельчан крепкими словечками, хождением в общественную баню, построенную из раскатанных бревен кладбищенской церкви, в затяжку курили самосад, цвиркая по-мальчишески сквозь зубы длинную струю набежавшей слюны. Сыновья надели кожаные куртки сотрудников СГПУ, с наганами в руках проводили добровольную коллективизацию с комсомольским азартом и непосредственностью. Самый младший из них Михаил, ровесник приемной Прасковьи, от остальных братьев отличался живым умом, способностью к учебе, и считался в районной комсомольской организации рабоче-крестьянским корреспондентом, писал призывные лозунги к революционным праздникам, сотрудничал в газете «Красный Пропагандист» и втайне пописывал стихи, которые выдавал, то за Некрасовские, то за агитки Маяковского, когда длинными вечерами читал их моей тетке. Тетке стихи нравились, и она их слушала всегда с большим удовольствием, что приводило Михаила в восторг, и еще больше укрепляло их дружбу. На все призывы своего нечаянного брата вступить в комсомол, терпеливая слушательница многословных стихов, отказывалась, хотя на все другие предложения откликалась с охотой: участвовала в бесконечных субботниках и воскресниках по наведению коммунистического порядка на селе, собирала кое-какую одежду и другие пожертвования в пользу голодающих и беспризорных детей. Их дружба с Михаилом была больше родственной, и никаких подозрений у сельчан не вызывала. Михаил на поприще газетной работы, вероятно, делая большие успехи, был рекомендован партийным начальством для продолжения учебы в Москве. Михаила провожали всей семьей, как и положено по русскому обычаю, с хорошей выпивкой и гармошкой. Михаил был счастлив, за столом кричал, размахивал руками, читая, теперь уже с похвальбой, свои стихи. Рюрик качал головой, за каждый опус в пользу новой жизни и светлого будущего, выпивая по рюмке, вскакивал, и тоже размахивал руками, пытаясь вставить в стройную речь сына свое, ядреное и матерное. Рюрика оттаскивали от сына за рубаху, хлопали в ладоши светлому будущему, когда у каждого на столе будет, как при старой жизни.