Кейт едва не опьянела от счастья побыть одной. Когда-то она принимала это как должное. Просто оказаться женщиной в кафе, самой по себе. И снова началось – в последнее время в ее голове крутился фильм, словно она видела на экране саму себя. «Женщина набрала больше десяти кило. Сапоги застегиваются только наполовину. На голове отросли темные корни, а на лице появились новые страдальческие морщины».

Но она хотя бы смогла выйти из дома и, слава богу, вокруг было тихо. Не нужно было никого утирать, нянчить или утешать. Всего на час, и это было здорово – хотя бы на минутку получить возможность поднести к губам чашку кофе и ощутить вкус пенки, не слыша жалоб Адама, тянущего ее за руку, и не напрягая слух, не заплачет ли Кирсти. Трудно заниматься чем-то еще, если твой ребенок может умереть в любой момент, и уже одни усилия, необходимые чтобы сохранить дочке жизнь, изнашивали Кейт, словно старые часы. Ей казалось, что она неплохо справлялась после рождения Адама – да, у него случались истерики и он не рано научился говорить, но ее фигура вернулась к прежнему виду, словно упругий теннисный мячик, и она не реагировала на его плач, как и полагается, пока ребенок не прекращал плакать. Но в этот раз… Этот раз ее сломал.

Полуприкрыв глаза, она погрузилась в атмосферу кафе, звон чашек и шипение пара. В заведении было полно молодежи. Они сидели на стульях, развалившись и слушая музыку в наушниках. Разве она сама не была когда-то молода? Ей всего тридцать один. Она поправила легинсы и футболку. Типичная мамочка из Бишопсдина – вот на кого она стала похожа. Оставалось только купить «рендж-ровер».

Сейчас жизнь казалась трудной. Эндрю каждый вечер приезжал с работы и плюхался на диван, ожидая ужина и сочувствия, потому что каждый день ему нужно было оставлять провонявший дом и ехать туда, где люди не кусаются, а если им что-то нужно, то они не бьются на полу в истерике, и после них на рукаве кардигана не остаются пятна дерьма. «Будь добрее, Кейт». Находить в себе силы изображать Добрую Кейт становилось все труднее. Да, ему приходилось нелегко – тратить кучу времени на дорогу и работать допоздна на ужасного начальника, а потом спешить домой, чтобы помочь ей с купанием и укладыванием детей, но ей-то было еще труднее целыми днями торчать дома. Подход Эндрю к их новой жизни был прост – продолжать жить как ни в чем не бывало. В те ужасные дни после родов на нем держалось все. Он мыл ей голову, пока она не могла двигаться. Готовил ужасную еду, вечно пересоленную или подгоревшую. Приглашал друзей и родных, хотя Кейт не хотела никого видеть и не хотела, чтобы кто-нибудь видел их. Эндрю отказывался сдаваться. У них же родился ребенок, разве нет? Они должны были кормить и одевать дочку и любить ее вопреки всему, и он должен был продолжать работать, потому что Адама тоже нужно было содержать. Она не могла понять его хода мыслей – с ними приключилась невероятная несправедливость. Должен же был найтись способ что-то с этим сделать, разве не так? Но такого способа не было.

Кейт глотала сладкий кофе, состоявший в основном из пены. В меню был богатый выбор. Какое-то латте. Разве это итальянское слово не означает просто «молоко»? К стыду своему, она не знала. К кассе подошла девушка. Джинсы на ней были с очень низкой посадкой, почти по моде семидесятых, и когда она наклонилась над прилавком, чтобы расплатиться, Кейт увидела, как над джинсами показались трусики. Была видна вся резинка. Кейт вспомнила о собственном нижнем белье – длинном и эластичном, от середины бедра до все еще деформированного пупка. Уже больше года она не смотрела на себя голую, а когда принимала душ, втирала мыло в глубокие красные рубцы на коже. Пришлось открывать для себя целый новый мир нижнего белья. Раньше, даже после рождения Адама, это были кружева, атлас, поддерживающие лифчики, французские дизайнеры. Все в таком роде. Теперь все было бежевых тонов, эластичное, правильное с точки зрения медицины, с плотными чашечками. Ей казалось, что она носит чужое тело вместо костюма. Даже волосы изменились, став тонкими и клочковатыми. Теперь у нее не было ни денег, ни времени на парикмахеров, потому что она не смогла вернуться на работу. Мимо своей прежней парикмахерской на центральной улице она теперь проходила, низко наклонив голову и торопясь побыстрее прокатить коляску, а Адам тащился сзади.