Первый месяц после рождения Кирсти главной задачей было не дать этому маленькому тельцу умереть, заставляя его проглатывать хоть немного молока с помощью трубок и пипеток. Кейт почти не выпускала малышку из рук, опасаясь, что она просто перестанет дышать и умрет. Казалось, будто часть ее собственного тела, хрупкий и трепещущий орган каким-то образом оказался снаружи. Практически не было времени думать о том, почему ребенок родился именно таким.

После того дня в больнице, когда врач объяснил, что девочка родилась с «аномалиями», как только Кейт немного пришла в себя, их отправили домой, чтобы там они могли самостоятельно принять решение. Состояние малышки не имело названия, и даже не было понятно, в чем оно заключается, не было никаких четких указаний. Если Кейт и позволяла себе задумываться, учитывая охватившее ее отчаянное потрясение, то ощущала она только чувство глубочайшей несправедливости: «Почему? Почему именно я?» Но неизвестные ей люди трудились в своих лабораториях, анализируя образцы крови и разглядывая их в микроскопы, и вскоре они с Эндрю снова оказались в теплом и тихом кабинете генетика. Кейт даже подумала, не оборудован ли он звукоизоляцией, чтобы заглушить отчаянные рыдания, которые наверняка должны были часто раздаваться в этих стенах. Она обратила внимание на бумажные салфетки на столе врача, которая негромким голосом произносила множество цифр и длинных слов, говоря что-то об инверсии, дупликации и мутациях. Последнее слово оторвало Кейт от созерцания плаката на стене, изображавшего призрачную пару хромосом, напоминавших извивающихся червей.

– Она – мутант?

Врач ответила ей с доброй, но чуть раздраженной улыбкой.

– Это просто означает изменение в ДНК. Многие мутации благоприятны – так на Земле и получается разнообразие.

– Да, я знаю. Я училась в университете.

Она услышала, как сидевший рядом Эндрю вздохнул, но не стал упрекать ее за грубость. Во всяком случае, не перед доктором.

– Разумеется, – примирительно ответила генетик. – Тогда вам известно, что иногда подобные изменения идут не в лучшую сторону. Как будто что-то ломается при копировании. ДНК начинает напоминать неисправный ксерокс.

Кейт моргнула. Неужели она сейчас услышала от врача метафору из офисной жизни?

– Что это значит, доктор? – Эндрю выбрал правильный тон – почтительный, чуть испуганный.

Кейт же просто кипела яростью от шепелявого голоса этой женщины, от рекламной продукции фармацевтической компании на ее столе, от самой необходимости быть здесь.

– Это значит, что Кирсти останется инвалидом. Но мы пока не можем сказать, насколько тяжелым будет ее состояние. Такие генетические отклонения часто бывают уникальными – в мире может не оказаться больше никого с подобным нарушением.

– У него нет названия? – спросил Эндрю.

– Нет. Боюсь, оно слишком редкое для этого.

– Это произошло внутри нее?– зло спросила Кейт, не в силах больше сдерживаться.– Эта мутация?

Какое уродливое слово – словно разрыв в ткани мира.

– Об этом нам сегодня и нужно поговорить, – пауза, щелчок ручки с логотипом фармацевтической компании. – Мы сделали анализ вашей крови, и, боюсь, миссис Уотерс, этот ген присутствует в вашей ДНК. Вероятнее всего, он пришел со стороны вашей семьи.

– Это нелепо! В моей семье никогда не было инвалидов.

Врач снова щелкнула ручкой.

– В прошлом такие вещи часто оставались незамеченными, потому что дети не выживали. Они могли рождаться уже мертвыми.

Вдруг Кейт представила себе, как они с Элизабет сидели в больничном коридоре в платьицах из грубой ткани и пинали друг друга по ногам. Их отец в это время был в палате с матерью, которая таинственным образом заболела и много плакала, а потом не возвращалась домой несколько месяцев. Тяжелое время.