Проснувшись на следующий день, она впервые не увидела входящего письма с именем Дэвида – он обычно писал поздно вечером, когда его жена уже ложилась спать. Она сказала себе, что это ничего не значит.

Весь день она проверяла компьютер каждый час, заставляя себя не делать этого чаще. Ничего, снова ничего. И на следующий день, и на следующий. Она проживала эти дни, словно водолаз – медленно и неуклюже, чувствуя, как в душе нарастает страх. Она расплывчато отвечала Оливии и Эндрю, когда они спрашивали о детях, об ужине, о доме. Все было кончено. Она подвела его, и он исчез. Итак, что ей теперь делать? Зачем жить? Когда во второй половине четвертого дня зазвонил телефон, она вскочила и побежала: иногда он звонил, когда Эндрю днем не было дома. Но это оказалась Эйми, предложившая встретиться. Кейт согласилась. Пойдя в город, она могла пройти мимо телестудии. Может, случайно его встретит. Она положила трубку, злясь, что Дэвид довел ее до такого отчаяния.

Эйми опоздала. Это было не удивительно. В городе часто бывало трудно найти парковку. Кейт все это время маниакально думала о Дэвиде. А вдруг он никогда больше не позвонит? Неужели все действительно кончено? Этого не могло быть. Ей нужно было, чтобы этого не произошло. Когда приехала подруга, Кейт сразу поняла, что что-то не так. Эйми была мертвенно-бледна, руки тряслись, взгляд остекленевший и рассеянный. Она похудела с последней встречи с Кейт, ее лицо осунулось, а профиль стал похож на птичий.

– Эйми?

– Прости, – рассеянно ответила она.

Рассеянность была совсем не похожа на Эйми. Она всегда была решительной, даже если выбирать приходилось между плохими вариантами.

– Иди сюда, садись. Что случилось?

В голове роились ужасные мысли. Может, Дилан заболел? Или сама Эйми?

– Дневной стационар, – откашлялась Эйми. – Дилан потеряет на него право, когда ему исполнится девятнадцать. Так сказала та сука из социальной службы.

– Что? Они должны что-нибудь для тебя найти!

Кейт уже думала о специальных школах для Кирсти – тех, куда детей возят, собирая по домам на микроавтобусе с пандусом сзади. Ей сказали, что после достижения школьного возраста дочь получит право на дневной стационар – целый день передышки время от времени. Мысль о возможности потерять это, надежду на хоть какую-то будущую помощь, которая поддерживала ее последние четыре года… О таком она и подумать не могла.

– Только если будут свободные места.

– А если не будет?

– Сиделки. Может быть, даже раз в неделю, – рассмеялась она печальным и сухим смехом, которого Кейт никогда прежде от нее не слышала: Эйми всегда смеялась во все горло, словно желая выразить всю нелепость своего положения. – Кейт, я не справлюсь.

– Дорогая, они что-нибудь найдут. Я уверена. Или его отец может заплатить…

– Я уже просила. Денег нет. Спортзалы разоряются – он считает, что будет экономический кризис. Поэтому он со своей «мисс стоячие сиськи» переезжает в Испанию. – Эйми обхватила голову ладонями. – Лучше ведь уже никогда не будет, да? Это все навсегда.

Кейт открыла рот, чтобы возразить, но подруга была права. Пока Дилан жив, все всегда будет именно так, и никто не придет на помощь.

– Мы будем писать письма. Должны же быть благотворительные организации или еще кто-нибудь.

Эйми уныло кивала на предложения Кейт.

– Ага… Не знаю, – она вскинула голову. – А тебе никогда не приходило в голову, что это слишком? То есть… слишком жестоко по отношению к ним, к тебе. Как бы… тебе не хочется однажды просто обнять их и уснуть? Дилан… Ты знаешь, какую боль он испытывает каждый день? Иногда, когда мне не удается ее унять, он колотит меня. И все время становится только хуже и хуже. А теперь мы с ним останемся вдвоем в этой квартире и… иногда мне хочется, чтобы все закончилось.