– Я не… то есть после рождения детей…

– Ты прекрасна! – его акцент уроженца Глазго усилился. – Только погляди на себя! Ты совершенна!

Он провел ладонями по ее животу, потом выше. Его губы опускались к ее шее, к груди, потом он коснулся губами ее соска.

– Господи! – Кейт, уже несколько месяцев мечтавшая об этом моменте, выгнула спину. – О боже! Боже!

Дэвид с нетерпеливой сосредоточенностью снял с нее блузку и лифчик, и вот она уже полуобнажена.

– Не спеши…

Но ее джинсы уже неживописно соскользнули, и она осталась в одних трусиках, а он боролся с ужасными тренировочными штанами и белыми спортивными носками, двигаясь все быстрее и быстрее. Видеть себя настолько желанной было словно наркотик. Неужели только это и было нужно? Другие руки, другие губы?

Дэвид снял перекошенные на носу очки и ошеломленно посмотрел на нее.

– Мне надеть… э…

Она не сразу поняла.

– Да, наверное.

Он встал и порылся в карманах штанов, скинул с себя трусы и, тяжело дыша, вскрыл пакетик. А потом она вдруг пересекла невидимую черту, и это случилось. Она изменила мужу.

Конечно же, она не ожидала, что завяжется роман. Кто-нибудь вообще такое может ожидать? Да, она не спала с Эндрю с тех пор, как была беременна Кирсти, но причина была не в этом. На самом деле, причина никогда не бывает в этом.

Впоследствии, в свободное время, когда у нее не осталось ничего, кроме времени, она поняла причину – она стала невидимой. Вторые роды оставили шрамы в тех местах, о существовании которых она и не подозревала. Еще несколько лет после этого выяснялось, что она не может согнуться под тем или иным углом, или она вдруг ощущала странные приступы боли, когда ходила в туалет.

И это только телесные раны. А еще она до сих пор пыталась восстановить обрывки воспоминаний о том дне – ее собственная кровь, алеющая на больничной простыне, головка младенца, быстро возникающая, словно чудовище, из зияющей раны в животе.

Все равно она пыталась, подступала к Эндрю, хотя собственное тело казалось ей чужим, израненным. «Я устал, – бормотал он. – Это все постоянные поездки. Это все стресс. Я простудился». Она подумывала об игрушках, о нарядах, о связывании, о выходных вне дома – обо всех тех способах «придать остроты», которые сродни признанию поражения. Но ей этого не хотелось. Ей хотелось простого магнетизма подлинного влечения. И поэтому встреча с Дэвидом в тот день в кафе была так опасна. Вспоминая, как все начиналось, что она делала часто, не лишая себя этого важнейшего удовольствия любовников, она понимала, что искра между ними проскочила еще в тот момент, когда она впервые вошла в новостную студию – высокие каблуки, улыбка, желание угодить, желание изо всех сил скрыть, что дома ее ждет маленький ребенок. Он добродушно и ненавязчиво флиртовал. Но такого поворота она никак не ожидала.

После того первого письма, после встречи в кофейне они начали встречаться, трепеща от страха. Кейт вдруг стало нужно чаще встречаться с Эйми, то есть они почти совсем перестали видеться. У Дэвида был пожилой рыжий сеттер, которого он выводил на долгие прогулки и заставлял сидеть на заднем сиденье машины, пока Дэвид с Кейт держались за руки под столом в «Парике и пере» – захудалом пабе на краю города. А потом, позднее, он прижимал ее к холодной машине и целовал ее страстно, с языком, как ее уже давно никто не целовал, и шептал на ухо, как он хотел бы оказаться в ней, на ней и над ней. Кейт казалось, что секс целиком состоит из предлогов. Неудовлетворенность придавала отношениям сладости, словно роскошно завернутый подарок под елкой. Но при всем этом взаимном желании однажды должен был наступить момент, когда нужно делом подтвердить свои страстные признания.