– …Или у вашей матери могли быть выкидыши. Часто можно обнаружить систему, если знаешь, что ищешь.

Кейт очень хотелось стукнуть кулаком по столу или заплакать. Она не плакала со времени родов и еще два года после них. Вместо этого она отогнула длинный ноготь на пальце левой руки, так что он переломился, и охнула от боли. Потом Эндрю нервно задавал вопросы один за другим: «Понятно, доктор. И что это… Как оно называется?.. Не существует, понятно… А нам известно, что могло к этому привести? Понятно. Понятно. А она когда-нибудь… Нам известно, что когда-нибудь она сможет…» – и так далее, и так далее. А Кейт между тем сидела, чувствуя, что разрывается на части, и испытывала лишь одно желание – ударить эту тетку по ее глупой физиономии.

– А наш сын? – задал вопрос Эндрю, когда Кейт снова стала слушать.

Он сидел рядом с ней, но Кейт ни малейшего понятия не имела, о чем он думает или что чувствует.

– Несколько лет назад закон изменили, и теперь у Адама можно будет взять образцы только тогда, когда он подрастет и сможет дать добровольное согласие. С вероятностью пятьдесят процентов он является носителем гена. Я могу направить вас к консультанту, который поможет составить семейное древо.

Доктор произнесла это таким беспечным тоном, словно речь шла о познавательном генеалогическом проекте. Потом они встали, и Эндрю поблагодарил эту женщину – поблагодарил за то, что она сообщила худшую новость в ее жизни. И они ушли, хотя Кейт хотелось кричать, что нет, это несправедливо, это неправда, и потребовать повторных анализов крови. И на этом все. Каждый день они ждали, не научится ли Кирсти сидеть или смеяться, или разговаривать, или останется такой же вялой и хнычущей, сотрясаемой ужасными приступами, из-за которых воздух переставал поступать в ее легкие.

Случались и другие ужасные моменты. Обед с друзьями, чей ребенок, здоровый и ясноглазый, родился через два дня после Кирсти. Вопросы от всех и каждого, даже от друзей, которые уж точно должны были проявлять больше такта, нередко настолько грубые, что у Кейт перехватывало дыхание. Как? Почему? Кто виноват? Что малышка сможет делать? Сколько она проживет? Не болен ли Адам? Она даже замечала, как некоторые отводили своих детей подальше, словно дефект мог быть заразным, и каждый раз ее сердце разрывалось от боли и гнева. Но еще хуже были те, кто говорил: «Но она все равно красивая», словно осуждая Кейт за то, что она была недостаточно благодарна. «Она все равно твоя девочка», – сказала мать Эндрю, и Кейт поспешила выйти из комнаты, чтобы не заорать.

Пришлось рассказать об этом собственным родителям, огорошенным и угрюмым. Кейт была слишком уставшей и удрученной, чтобы напомнить им о том, как мама подолгу лежала в больнице и плакала за закрытыми дверями. Пришлось рассказать родителям Эндрю, которые хотя бы лучше разбирались в науке, и вглядываться в их лица – не осуждают ли они ее, зная, что эта болезнь пришла с ее стороны. Когда пришло время рассказывать Элизабет, Кейт попыталась использовать утешительный профессиональный тон врача, но надолго ее не хватило. Ее сестра – не гений, но и не дура, – казалось, специально отказывалась понимать биологию даже тогда, когда Кейт начала для наглядности рисовать линии красным мелком в книге-раскраске Адама.

– Но откуда у меня может быть то же самое, что у Кирсти? Со мной все в порядке!

– Можно быть просто носителем гена – зависит от того, есть ли у тебя хорошая копия гена, которая тебя защитит.

Голубые глаза Элизабет, чуть более светлые, чем у Кейт, расширились и подернулись поволокой.