В ранние времена психоанализа, констатируют Г. Габбард и Э. Лестер, реакция на подобные нарушения не была такой, как сейчас, поскольку «смысл слова “этика” в те дни подразумевал защиту своих коллег. Более того, другие аналитики беспокоились о том, что и против них могут выдвинуть обвинения пациенты, и никто не хотел столкнуться с такой перспективой» [8, с. 117].

1. Как авторы объясняют, почему на ранних этапах развития психоанализа наблюдались такие серьезные нарушения границ?

2. Каково было отношение к подобным эпизодам в то время?

3. Что происходило с личной и профессиональной идентичностью в описанных в истории психоанализа случаях нарушений сексуальных границ?

4. В чем, по-вашему, может быть опасность проведения анализа или психотерапии с собственными детьми? Или же в этом нет особого вреда и это вполне допустимо?

5. Как понять фразу о том, что концепция переноса предполагает «смирение» терапевта/психолога/аналитика?

Т. Гузейл и A. Бродский [64] сообщают, что первое сколь-нибудь серьезное осознание пагубности сексуальных отношений между клиентом и терапевтом имело место в работе У. Мастерса и В. Джонсон (William Masters and Virginia Johnson) в 1970 г. Эти исследователи получили информацию о многочисленных случаях сексуальных дисфункций как последствий интимных отношений клиентов с психотерапевтами. Авторы даже предлагали приравнивать такие отношения к изнасилованию. Постепенно, в 1970-е гг., стали одна за другой появляться статьи, посвященные данной, до этого табуированной, теме. Первоначально в подобных работах термин «нарушение границ» использовался просто для обозначения сексуальных отношений между терапевтом и пациентом. Свой вклад, в погоне за сенсационными материалами, внесла пресса, которая взахлеб обсуждала случавшиеся время от времени и становившиеся достоянием общества нарушения границ.

Как указывают Т. Гузейл и A. Бродский, крайне интенсивная обеспокоенность проблемами границ в терапии, носившая почти навязчивый характер, привела к тому, что в 1990-е гг. маятник качнулся в другую сторону. Появились мнения, что профессиональные сообщества и ведущие специалисты при обучении будущих терапевтов слишком сосредоточены на избегании рисков. Они часто указывают на то, чего нельзя делать, вместо того чтобы учить тому, что можно делать. Критики утверждали, что тем самым ограничивается вполне законная вариативность применяемых методов. К тому же госучреждения и суды были не в состоянии учитывать исходящие из конкретного индивидуального случая контекстно-зависимые клинические взгляды. В конце концов, заключают Т. Гузейл и A. Бродский, хорошая психотерапия – это одновременно и хорошее управление рисками.

Г. Габбард и Э. Лестер в своей работе [8] много места уделяют нарушениям сексуальных границ, которые могут случаться между аналитиком и анализандом. Причины подобных нарушений, по мнению авторов, кроются в прошлом аналитика. Если человек, выбравший данную профессию, не получил достаточной любви в детстве, то он будет неосознанно стремиться компенсировать это. Посредством своей любви к пациентам он будет ожидать от них идеализации и ответной любви, чтобы этим повысить свою самооценку. Здесь налицо удовлетворение собственной потребности, замаскированное стремлением удовлетворить потребности клиента. Сексуальные отношения пациента и аналитика являются «символически инцестуозными», поскольку в ходе анализа оба выступают в переносе и контрпереносе в качестве «запретных объектов». Что касается пациентов, утверждают авторы, то многие из них – это как раз те, кто обладает тонкими (по Хартманну) границами (текучесть, недостаточная «спаянность» Я, открытость, социальная уязвимость, полное отсутствие прочных защит, смешение фантазии и реальности). Они могут в своем прошлом иметь инцестуозные связи и, не осознавая того, повторно разыгрывать эти отношения в анализе (хотя обвинять их в этом, конечно, нельзя).