т. е. под широкой частью алембика, его поддерживают в течение всей операции nec timide, nec tumide,[43] то есть не слишком слабым и не слишком сильным; при этом наблюдают, как внутри сосуда «тонкое», стремящееся вверх к горлу алембика (закупоренному притёртой пробкой), отделяется от «грубого», а это последнее, в свою очередь, оседает на дне. Затем направление «огней» меняется таким образом, что «тонкое» «падает» сверху вниз и увлажняет «грубое» подобно «росе». По окончании операций «сосуд» разбивают, и в нём должно обнаружиться «чистое золото».

Вполне очевидно, что всё упомянутое суть единая метафора, в которой ключевые слова приведены в кавычках, но сию метафору оператор проживает, ощущая собственной кожей. При этом, благодаря метафоре, он попадает в то измерение (Воображаемое), которое в Алхимии – и не только в Алхимии – является машинным отделением корабля человека; этот вход осуществляется посредством символа, полагаемого как оптимальное обозначение для обозначаемого (обозначаемых) или аспекта (аспектов), концептуально не выражаемых исчерпывающим образом.

Итак, возвращаясь к самой метафоре, сосуд является человеком, artifex, иногда называемым также opifex, каковой хрупок по своей природе и ещё более хрупок при выполнении алхимических операций, – действительно, как стекло, которое способно расколоться, и риск этого существует всякий день; может случиться нечто вроде «безумия Свинца», пользуясь жаргонным выражением, определяющим подобное сумасшествие, если не физическое самоубийство.

Далее. «Металлы», понимаемые как цветы человеческой почвы, играют роль валентностей, индивидуальных психологических модальностей, которые, под воздействием «огней», расцветают (или, по крайней мере, должны расцветать). В этом отношении следует заметить, что ещё в первые века алхимики эксплицитно использовали термин человек, говоря о «приготовленных» металлах, т. е., растворённых и трансмутированных путём «проекций» так, что данные «металлы» могли быть представлены людьми.

«Огни» заключаются в психическом заряде, который оператор вкладывает в opus, – это натяжение лука для всего процесса, рассматриваемого как длинная дорога и фактически называемого iter,[44] в то время как действующее лицо называется путником.

Паломничество к Иакову Компостельскому (от campus stellae – «звёздное поле») алхимика Николя Фламеля (XIV в.) в этом отношении является прототипом инициатического путешествия, другим примером какового служит паломничество в Святую Землю, во время которого «пилигриму» открывается тайна, ради разгадки коей оно было предпринято.

«Грубое» суть личное биографическое, то есть то, что относительно в смысле его важности для личности (каковая говорит: «ты не знаешь, кто я»), и что естественным образом у всех людей обречено на распад после смерти; «тонкое» же представляет собой противоположность этому, по каковой причине гипотетически способно смерть пережить.

В оптике герметико-алхимического подхода Я представляет собой множество уровней, слоёв, планов, соприкасающихся плоскостей; оно подобно луковице – от внешней шелухи (грубое) к сердцевине (тонкое), где каждый уровень, слой, план, плоскость сами по себе, без анаграфических загрязнений, говоря герметическим языком, является Нуменом (некоторое представление об этом даёт идея Самости в психологии).

Кроме того, упомянутое путешествие трактуется как поиск, и наиболее важен именно сам процесс поиска, а не окончание пути, поскольку artifex (или артист)[45] в ходе поиска может достичь aurea apprehensio,[46] осознания себя как Нумена и, вместе с этим осознанием, преодолеть смерть.