что лихие комбаты,
прошедшие медные трубы,
обретаются в званиях
дворников и сторожей?
…Он обиды не видел.
Лицо его было открытым.
Он смотрел,
как творением мира
измотанный бог.
И сказал, что ему-то
довольно и быть неубитым,
и достаточно знать, что когда-то
он сделал, что мог.
№9201
Видели безумную старуху?
Шопотом хирургу говорила:
– Доктор, ампутируйте мне руку.
Не хочу, чтобы со мной в могилу…
Жилистая. Крепкая. Простая.
– Что с тобой, мамаша? Дайте бром ей!
Тронула рукав. Не закатала.
Отвернулась. – Там остался номер.
Был хирург с людской бедою свычен,
Только и его обдало жаром.
Это – как в лицо прожектор с вышки.
Это – как вдогонку лай овчарок.
…А старуха истово твердила:
– Не хочу, чтобы со мной в могилу…
Дети войны
Поколение, поколение
урождения предвоенного!…
Всё запомнила наша нация:
оккупация, эвакуация…
Школы тёмные проморожены,
стынут ноги в дырявых валенках.
Был богатством платок в горошину.
Был закон: не обидеть маленьких.
Были в штатском мужчины – странными.
Были женщины в лётных кителях;
обручальные кольца родителей
в оборонные фонды сданные;
провожания эшелонные;
мама в чёрном – белее извести…
Это ясно – когда похоронная;
было хуже – пропавший без вести.
Шепчет мальчик: хлебушка хочется…
– Где же взять то? – горюет бабушка —
Хлеб по триста рублей буханочка!…
С той поры у мальчика комплексы —
отвращение к спекуляции.
Проходящие танки клацали.
Каждой ночью всё ближе зарево.
Вот, фашисты уже в Захарово…
Отдаляется всё, естественно.
Остаются прививки оспины.
О концерте в военном госпитале
не забудет никак Рождественский.
Остаётся в блокаде Воронов,
с той зимы, застрявшей под Пулковом…
Что же, нет ничего зазорного,
в том, что нас не сразило пулями.
Выше шли свинцовые вееры.
Мы в отцов и в победу верили…
Как ты нынче живёшь, поколение
Предвоенного урождения?
Сказка про солдатский рай
I
Исполнен долг, солдатский долг.
теперь – заезду прибить
на свежевыструганный кол,
и что тут говорить?
И вот – солдат уже ничей,
и может отдохнуть,
и без салютов и речей
пойти в последний путь.
Походным шагом, налегке,
без выкладки шагай,
и, с вечностью накоротке,
ищи солдатский рай.
Неспешно мерит шар земной
солдатский шаг – аршин.
Сперва – осколочным огнём
пробитый строй осин.
За ним в чаду горелых нив,
в раздавленной земле,
недавний танковый прорыв
оставил грузный след.
А дальше – трубы да зола,
Скрипящая в ногах —
останки нашего села —
опорный пункт врага…
Но вот, за тинистой рекой,
форсируемой вброд,
открылся вид совсем другой,
как к миру поворот:
не взрыт окопами лесок,
не вытоптаны льны,
не укреплённый пункт – село,
мосты не сожжены.
И рад боец земле такой…
Но память всё чадит,
и с установкой боевой
солдат на всё глядит.
Берёт боец себе на вид,
где ставить пулемёт,
куда в атаку выходить,
где переждать налёт.
Там, под прикрытьем, проползти,
а дальше – перебежкой,
вот этой балкой отойти
на запасной рубеж.
Но вдруг попалась на глаза
солдату высота, и видит —
отдавать нельзя,
и значит это – та,
с которой не уйти конём,
и здесь ему лежать
с противотанковым ружьём
и с дюжиной гранат.
Он к бою примеряться стал
на этом рубеже…
Но – Фу ты, чёрт! – себе сказал —
Ведь я убит уже.
Там заменить меня должны,
коль знает командир…
А впрочем, здесь ведь нет войны,
здесь, вроде, как бы, мир…
Солдат просёлочком пылит,
выходит на большак.
На перекрёсточке стоит
знакомая душа:
пилотка – набекрень, флажок,
глаза – сам чёрт не брат,