Способность помочь другому человеку относилась к высокому искусству, которое единорог однажды передал человеку. Значило ли это, что господин Тукай был естествознателем? Значило ли это вообще хоть что-нибудь разумное? Но ведь из живых естествознателей остались лишь Ирионус, Нороган и Индолас; правомочно ли будет наречь господина Тукая Нороганом? В какой-то момент подозрительный лекарь принялся разглядывать его лицо, словно желая узнать в нем кого-то… Впрочем, может и не стоило искать в болоте второго дна, и местный табиб – это все-таки Тень? Артур догадывался о неспособности обитателей Желтого моря стать естествознателями, однако нельзя было исключать другой вариант – естествознатель мог стать Тенью. Ведь Дантрос же как-то подпал под влияние Сури, хоть и являлся с самого начала ревностным последователем Вингардио. Это был первый момент, над которым следовало обстоятельно поразмыслить.

Второе важное дело, страшно беспокоившее Артура, было связано с побегом. Правда состояла в том, что юноша совершенно не продумал осуществление этого рискового и отнюдь не легкого предприятия. Вместо этого он всецело доверился Азору, как опытному человеку, который уже давно находился в Доргейме и прекрасно понимал, в каком направлении стоило действовать. Не опрометчиво ли это? Не слишком ли легкомысленно? Являлся ли Азор ему другом, или врагом? Но юноша отчаянно мечтал сбежать, а мысль о длительной разлуке со своими дорогими друзьями представлялась ему столь мучительной, что малейшее промедление становилось для него изощренной пыткой.

Второй причиной (и, пожалуй, основной) толкавшей его на немедленное осуществление своего плана, было то, что клипсянин всем сердцем боялся Тени. Хотя вернее будет сказать, он ужасался скорее последствий встречи с ней. Он страшился, что коварная Тень сможет завладеть его существом, полностью подавить волю и сопротивление, что он станет подобием послушного Дантроса, жалкой собакой на коротком поводке. Наконец, Артур боялся, что Тень навсегда изменит его сущность, и он перестанет быть самим собой. Этот безотчетный страх был такой невиданной силы, что гнал юношу прочь из Доргейма, без рассуждения.

Все утро клипсянин провел в том же скверном состоянии: вихрь в душе и безмятежное лицо. Да, внешне он старался выглядеть совершенно беспристрастным, и никто, решительно никто не догадывался, сколько беспокойных мыслей за секунду проносилось у него в голове.

На завтрак им давали копченых змей. Повариха аккуратно складывала пресмыкающихся в спираль, чтобы они помещались на подносах. С рябой коричневой кожицей, шершавые, с цельной, неповрежденной головой, они выглядели почти живыми, и казалось, что при малейшем неверном движении мерзкие пресмыкающиеся очнутся и поползут прочь с подноса. Тугую кожицу надо было надрезать кончиком ножа, непременно так, чтобы сок брызгал во все стороны. Это выглядело отвратительно и совсем неаппетитно, но жители Доргейма не роптали. Очевидно, они уже не в первый раз получали на завтрак подобные деликатесы.

Артур предпочел пренебречь предложением Оделян и сел за столик со своими сокамерниками. Жаба был непривычно бледен; любой знаток людских душ сразу бы распознал нечеловеческий страх, появившийся в сердце пугливого юноши. Было ли это связано с побегом, Артур не имел ни малейшего понятия. Оделян какое-то время пристально наблюдала за их столиком, а затем вдруг подошла к поварихе и шепнула той что-то на ухо. Полная женщина согласно кивнула, и уже через секунду на столе камеры номер шесть возвышалась тарелка с необычайным для местных краев деликатесом – горячей индейкой, запеченной в яблоках. Произошедшее показалось удивительным не только Артуру: остальные ребята с откровенной завистью косились на счастливчиков, при этом отчаянно давясь копчеными змеями.