Через несколько дней после этого шабоса я увидела сон, который был странен, как все человеческие сны, ибо к чему так подходит слово странный, как не ко снам, однако было в нем, помимо присущей всем снам странности, и что-то пророчески-ясное, загадочное, но подлежащее разгадке в будущем.

…Я смотрю на заброшенные рельсовые пути посреди степных трав и слышу во сне, как мне говорят – это Любавичи. Иду вдоль заросших травой рельсовых путей. Рельсы кончаются. Я останавливаюсь. Озираюсь по сторонам. Сбоку от путей нахожу некое строение, похожее на станцию метро, начинаю идти. Спуск в подземный зал. Люди. Одеты – как те мужчины, которых я видела в Марьинке. Впрочем, есть разные. Центр их внимания – старый и очень сияющий человек. Он смотрит на них, собравшихся в этом огромном подземном зале. Стоя на возвышении и безмолвно обращаясь к ним, он делает движение снизу вверх обеими руками, как бы говоря:

– Летите. Летите. Вот так! Выше!

Он побуждает их подняться над собой, над реальностью, над физическим. Они пробуют и вздымаются на метр-два над полом. Я тоже с усилием поднимаю себя и зависаю в воздухе.

Это длится долго. Попытки и взлеты. У всех хоть как-то, да получается. Ребе улыбается и неустанно делает круговое, ободряющее движение руками. То, что это Ребе, я понимаю с чьей-то подсказки, точно так же, как поняла вначале, что местность называлась Любавичи1.

Это был сон.

Проснувшись, я тут же решила ехать в синагогу, чтобы найти Сару и спросить ее, что бы такое видение могло означать.

Я застала ее в верхнем отделении синагоги за перебиранием книг в одном из старых деревянных шкафов. Даже не здороваясь, с ходу принялась рассказывать:

– Слушай! Мне снился Ребе. И Любавичи. И рельсы какие-то посреди степи. К чему бы это?

Сара удивленно выслушала эти и другие подробности, продолжая в то же время возиться с книгами, а вместо ответа на мой вопрос принялась рассуждать:

– Ну и чудеса! Я думала, что ты в синагоге больше ни разу не появишься! Такой у тебя был вид в субботу… скептический, отчужденный. А ты вдруг опять прибегаешь, да еще сон просишь разъяснить!

Действительно, подумала я, почему этот сон сразу заставил меня примчаться в синагогу? Подумаешь, сон! Вон у монашек-то в монастыре каждый день видения случаются… Сны – это несерьезно.

Сара прервала мои мысли вопросом:

– Какой Ребе тебе снился? Вот этот?

И положила на стол маленькую черно-белую фотографию.

Меня аж пробрало!

– Этот! Этот! И руками все вот такие круги делал, будто нам на воздух подняться велел.

– Ну, бывает, – спокойно сказала Сара. – Ребе как кому захочет помочь из тьмы на свет выбраться, так тому и приснится. Это даже скорее не сон, а проявление твоей Б-жественной души. Твоя душа как бы проснулась.

– Что ты имеешь в виду?

– Что тебе надо к Торе приблизиться, к заповедям.

– К Торе? Что за Тора?

– Ветхий Завет знаешь? Вот это Тора и есть. Только никакая не ветхая, а – вечная.

И она показала мне древнюю книгу с тиснеными тусклыми буквами на громоздком коричневом переплете: Т—О—Р—А. Не по-русски, а по-еврейски, конечно. Я вгляделась в эти буквы, и мне захотелось их поцеловать. Но я постеснялась. А Сара вытерла с книги пыль и, поцеловав, поставила обратно в шкаф.

Я подумала: раз эта Тора такая недоступная, такими дивными буквочками написана, то как было бы здорово ее изучить!

Усевшись, по университетской привычке, на стол, я небрежно сдвинула к краю лежавшие на нем книги, и заговорила, взволнованно жестикулируя:

– Слушай, Сарка, научи меня по-еврейски читать! Хочешь – буду каждый день приходить!

Сара почему-то насупилась.