– Рядовой Махно! – на подъёмнике вместо люлек с цементом стоит Ерёмин. – На машинке печатаешь?

В штабе много работы, понимает Никита. Но ведь там рядовой Альтухов, москвич, большой спец по пишущим машинкам. Ладно, разберёмся.

– Новая машинистка объявилась, – острит не без зависти Митяй, ковыряя, по своему обыкновению, спичкой в зубах.

Рядовой Альтухов косоглаз, даже смотреть на него тяжело. Очки с дорогими линзами канули в казарменном бедламе, так и ходит он с глазами в разные стороны.

В учётном отделе рядом с машбюро Никита видит узкую спину латыша Модриса. Фамилия у «деда» трудная, не сразу выговоришь. Ледускрац – в переводе нечто вроде «ледяного берега». Модрис – парень холодный, молчаливый. Согнулся дугой над картотекой, перебирает карточки, что-то пишет в нарядах. Не иначе, ответственность материальную несёт. Куртка «хэбэ» ему коротка, едва ниже пояса.

Рядом с ним, за соседними столами – учётчицы, местные девчата: худенькая коротышка Верочка и дебелая в боевой раскраске – Тонька, зазноба латыша. Если скромняга Верка в солдат исподтишка глазками постреливает, то Тонька без комплексов: она и в часть устроилась ради солдат. Однажды рано утром застал её командир части – заспанную, помятую – на территории, она и бухнула: на работу, мол, пришла устраиваться. Вот и трудится с тех пор.

Рядовой Ледускрац, понятно, на них ноль внимания. Лишь изредка, когда принесенный Тонькой магнитофон чересчур громко начинает призывать: «Не смотри на меня, братец Луи-Луи-Луи! Не нужны мне твои поцелуи-луи-луи!», он поднимает голову и вежливо просит:

– Потише, пожалуйста, Тонешка.

Однажды Махнов спросил Модриса, почему прибалты Россию недолюбливают?

– Россия, Махно, нам культуру испортила.

И весь сказ.

Поэтому, наверное, латыши в учебных ротах от души измываются над новобранцами.

В дверях машбюро – рядовой Альтух:

– Хеллоу, май френд!

Псевдоангличанин грязен, как, должно быть, биография прапорщика Кольчужкина. В гудроне и краске. На куртке комбинезона хлоркой – «Альтух». Сейчас он гудронит металлические баки на ГСМ, те потом будут закопаны в землю и заполнены горючим.

Ему, привыкшему сидеть в штабе, «подвезло» работать в паре с орловцем Мещерой, деревенским, убийственно исполнительным парнем. У Мещеры странная фигура: он худ, в строю кандыбает, загребая сапожищами грязь. Его хорошо сейчас видно Никите из окна: покуривает, развалившись в пыли на солнышке. Чадит «Казбеком» – и хоть бы хны. Загулящий кот Мурр да и только.

– За что тебя из штаба турнули?

– Разобрал одну машинку, «Ятрань», починить хотел, а там пружинка пропала, – выражение лица у Альтуха наивное: обижают, ни за понюшку убить готовы, а он, Альтух, доброе дело хотел сделать. Левый глаз его смотрит спелой черешней на Махнова, а правый – в окно, на рядового Мещеру: Ну ты, если чего, – Альтух достаёт из кармана рукавицы и поправляет пилотку, – зови. Помогу. Кстати, не пялься на медсестру. Не советую.

В дверях – рядовой Мещера. Никите легко представить его где-нибудь на выгоне, в качестве пастуха. Сидит себе в седле, пощелкивает кнутом…

– Ты же сказал: «Крокодил» принесешь? – делает он замечание напарнику.

– Нет его нигде, – разводит беспомощно руками Альтух и бочком продвигается к двери.

– Ладно, хватит дурака валять. Метнулся башню строить. – Зовёт Мещера работать; не просто трудиться на благо Отечества, внося свой скромный вклад в развитие оборонного комплекса, а вкалывать до седьмого пота. Наверное, если собрать всю силу, затраченную им на физическую работу, то ее хватило бы для восстановления Вавилонской башни.

На столе, под стеклом – бумажка с отпечатанными рядовым Альтухом строками: «Армия – большая и дружная семья! Но лучше навсегда остаться сиротой». Жаль, капитан Ерёмин не видел: ходить бы Альтуху с кличкой «наш сирота».