Иосиф невольно улыбнулся, но снова посерьезнел:

– Я просто… начистоту. Вы меня приютили, одели, накормили, как родного. А я не хочу… скрываться. Мне важно, чтобы вы обо мне все знали.

Тетя Мотя тяжело вздохнула и опустилась на табуретку напротив.

– Ну раз на то пошло… – проговорила она, глядя в окно, будто вспоминая что-то далекое. – Я тоже вроде здесь как враг народа. Раскулачили нас после революции. Всех. Дом отняли, скот угнали. Меня, пацаненкой, с родней сослали на Колыму. Брат мой, Ванька, от голодухи там сразу помер. А меня вытащила мамкина сестра, из Гомеля. Еле выпросила, забрала к себе. А то и мне бы хана пришла. Родители… долго не протянули. Закопали их там без креста и могилы.

Она помолчала, подперев щеку ладонью. Потом посмотрела на Иосифа с теплотой и усталой добротой:

– Знаешь, Осип… главное – человеком быть. А уж немец ты, еврей, татарин или, как моя подруга говорит, с Марса – это все, милый мой, второстепенное. Кстати, ты знаешь, наш «Штамп», куда ты собрался работать, тоже ведь кто-то из ваших основал. В старину тут патронный завод был, частный. Купцу принадлежал – фон Гилленшмидт его фамилия. – То ли немец, то ли еврей – кто теперь разберет… Только одно ясно – не русский. Да и что тут удивляться – Тула издавна была городом мастеров. Их раньше сюда чуть ли не обозами везли, зазывали со всей России – и немало из Европы. Испокон веков здесь жили самые разные народы. Вместе строили, трудились, воевали, служили государству – каждый на своем месте. А земля всех приняла. Значит, и тебе тут место найдется.

***

В понедельник Иосиф отправился устраиваться на завод. Путь был не близкий, но вполне посильный – около двух километров. Его вызвалась сопровождать тетя Мотя, шла, как всегда, уверенно, чуть впереди, будто прокладывая для него не просто дорогу, а весь будущий путь.

Небо хмурилось, с утра моросил мелкий осенний дождь, пропитывая воздух свежестью. Вокруг – густая зелень: старые, многолетние деревья с толстыми стволами и раскидистыми кронами, как будто охраняли прохожих от лишних тревог. Их листья уже начали менять цвет, но все еще сохраняли летнюю силу и плотность.

Шли они короткой дорогой: напрямую через стадион, потом через знакомую щель в заборе, на улицу Глинки. Мимо трамвайной остановки, под ритмичные шорохи дождя по крытым ларькам, и далее вниз – мимо массивных корпусов Патронного завода, к шумному Веневскому шоссе.

По пути тетя Мотя, не теряя дыхания, завела разговор:

– Отпахала на этом заводе тридцать лет. Всякое довелось делать. Последние годы – в гальваническом цехе.

– А это что? – спросил Иосиф, стараясь не отставать.

– Металл в ванну опускаешь, химию туда, ток пускаешь – и на него тонкий слой другого металла налипает. Так делают, чтобы не ржавел или блестел, как новенький. Только вонючее все это дело. Нам там за вредность молоко давали. Каждый день – по пол-литра.

– Ты туда лучше не суйся, – махнула она рукой…

На небольшой, вымощенной плиткой площади стояло здание управления завода «Штамп» – внушительное, старинное, с характерным фасадом в стиле дореволюционной промышленной архитектуры. Красный кирпич с белой декоративной отделкой по углам и над окнами придавал зданию некую торжественность и даже строгость. Высокие арочные проемы, симметричные ряды окон, беленые карнизы – все говорило о солидности и истории.

Перед зданием, прямо у входа на небольшом бетонном пьедестале возвышался гипсовый самовар – почти в человеческий рост. Когда-то он, видимо, сиял яркими красками и был предметом гордости, но теперь краска местами облупилась, облезла от дождей и солнца.