– Завалить экзамены. – Он выдохнул это слово, будто признался в преступлении. – Мне в военкомате предложили… Мол, съезди в большой город, погуляй, на государственном билете. А сдавать – не обязательно. Я и решил: поеду в Тулу, брат тут служит прапорщиком, живет недалеко, на улице Марата. Я на трамвае мимо его дома проехал. Только вот… брат оказался мне совсем чужим.

Тетя Мотя перевернула очередной блин чуть ли не со стуком.

– А потом, – продолжил он тише, – начальник училища, генерал, пожалел меня. Предложил на год остаться лаборантом, а через год, говорит, зачислим, как своих. Почти автоматом.

– Умный генерал, – буркнула Мотя, но глаз не подняла.

– Я вернулся в Аккемир. Думал, продолжу там работать и жить. С бабой Малей. А она… она будто меня уже вычеркнула. Там все как-то вдруг перекосилось. Внук с армии вернулся, жениться собрался. Я стал мешать. И мы… ну, разошлись. Я уехал.

Наступила пауза. В кухне стало слышно, как за окном по стеклу неспешно постукивают капли – утренний сентябрь начался с легкого дождя.

– А теперь, – он положил вилку, – теперь и вовсе решил: не хочу в армию. Не мое. Пойду на самоварный. Работать, как все.

Хозяйка медленно опустила сковороду и села напротив. Посмотрела на него пристально.

– Ну, Осип… Не скажу, что ты меня обрадовал. Ты у меня, считай, почти как внук, а я тебе бабка, значит, и скажу как бабка. Завод – это не только станки. Это мужики. И пьянки. И прогулы. И грязь – не только под ногтями. А в душе. Не дай себя в это затянуть. Ты ж не быдло, ты парень думающий.

Он молчал. Слушал. Кивал.

– В армии тяжело, да. Но там выправка, там порядок. Там ты каждый день сам себе и другим доказываешь, что ты человек. А на заводе… – она вздохнула. – На заводе таких, как ты, быстро ломают. Или от скуки сгниваешь, или сдуваешься.

– А если я не военный? – тихо спросил он. – Ну не мое это. Слушать команду, ходить по строю, шаг влево – самострел.

– А ты сам себе ответь, Осип. – Мотя взяла его ладонь в свои натруженные пальцы. – Где ты будешь чувствовать, что живешь по-настоящему? Не отсиживаешь, не прячешься – а живешь?

– Поработаю, присмотрюсь, – проговорил Иосиф, пробормотал Иосиф, ковыряя вилкой блин другой рукой. – А через год все равно в армию. Будет с чем сравнить…

Он усмехнулся – не то всерьез, не то для храбрости.

– Мне и в военкомате говорили, – добавил он чуть тише, – что во время срочной даже легче в училище поступить.

Тетя Мотя согласно кивнула, словно мысленно уже обсудила это решение с кем-то своим.

– Тоже логично. Армия – она характер выправляет. А там глядишь, сам и поймешь, твоя ли эта дорога.

Она потянулась к сковороде, ловко подцепила еще один горячий блин и переложила его на тарелку перед Иосифом.

– Ты ешь, солдатик, пока горячие. А разговоры – они не убегут.

Ее голос был хрипловатым, но теплым, как свежее молоко с рынка. Иосиф улыбнулся уголком губ. Было приятно – и просто, и по-домашнему.

– У меня тут еще один секрет, – тихо сказал он, опустив взгляд. – Я… немец. Только не фашистский, нет. Мои предки еще сотни лет назад переселились в Россию. Я просто… хочу, чтобы вы знали.

Тетя Мотя перестала шевелить блины на сковороде, бросила на него взгляд из-под бровей – не строго, а скорее с неожиданным интересом. А потом вдруг хмыкнула и усмехнулась:

– А я, между прочим, сперва-то тебя за еврея приняла!

– Серьезно? – изумился Иосиф.

– Ну а как! – пожала плечами она. – Когда малой была, в Белоруссии, в доме у евреев прислуживала. Хорошая семья, не барствовали. Так вот – ты мне ихнего старшего сына напоминаешь: высокий лоб, волосы темные, нос правильный, и в глазах ум живой.