– Дикари, – сдержанно, почти шепотом, пояснила Иосифу Груша. – Что мать, что ее оболтус, Сашка. Боятся даже на общей кухне варить. Купили керогаз в комнату и шифруются. Оно нам надо – что там завидовать их баланде?

– Нинка! – громко окликнула тетя Мотя, стуча кулаком в дверь, стараясь перекричать музыку, льющуюся из магнитофона. – Пусть мой Оська сейчас помоется. Знаю, что сегодня твоя очередь. Давай поменяемся, ладно?

Не дожидаясь ответа, тетя Мотя бодро проследовала в ванную, и вскоре оттуда послышался шум набирающейся воды.

В эту же минуту Груша шмыгнула в свою комнатушку, и почти сразу вернулась с полотенцем в руках.

– Я шмотками не барыжу, – пробурчала она Иосифу полушепотом. – Но махровку могу подарить.

– Вот и ладненько, – кивнула тетя Мотя, выглядывая из ванной с довольным видом. – С миру по нитке – голому рубаха.

– А куда это они собрались? В комбайновый, иль в наш, штамповский? – вслух поинтересовалась Груша, не сводя взгляда с Иосифа, словно прикидывая, как он будет смотреться под вечерним светом клубных лампочек.

– Конечно же в наш, заводской, – отозвалась тетя Мотя, будто вопрос был праздным и даже обидным. – Чего это по чужим клубам шастать? У нас и музыка, и девки – все свое.

– Так ДК Комбайнового ближе, – не унималась соседка. – И зал там побольше, и освещение новое поставили…

– Да угомонись ты, прошу тебя, – отмахнулась Мотя. – Ноги молодые, не сотрутся. А дух у нас лучше – свой.

– И девчата, между прочим, тоже у нас огонь, – добавила вернувшаяся Галина Николаевна, и с этими словами подмигнула Иосифу. Протянула ему завернутый в газету кулек. – Примерь!

Парень засмущался еще больше, но уголки его губ уже начинали выдавать внутреннюю улыбку: все шло куда веселее, чем он ожидал этим утром…

Когда он вышел из дома, на той же скамейке у подъезда, где пару часов назад его встречали три пожилые женщины в белых платочках, теперь сидели три девочки-подростка – словно будущее сменило прошлое на посту.

Одна – темноглазая, с заплетенными в две тугие косички волосами, в алом ситцевом платьице с белым воротничком, неотрывно вертела в руках зеркальце и подкрашивала губы.

Вторая – повыше ростом, в платье с мелким цветочным рисунком, по-взрослому накрашена тушью, при этом то и дело поглядывала на Иосифа с вызывающей улыбкой.

Третья – с самыми длинными ногами, сидела боком, постукивая каблуком по асфальту, и грызла семечки, лениво сплевывая шелуху прямо под скамейку, где уже собралась целая россыпь тонких серых лепестков.

– Танька, Маринка, Сонька. Чтоб вернули мне его в целости и сохранности! – донесся со второго этажа голос тети Моти. Она каким-то чудом умудрилась просунуть голову в форточку и теперь глядела вниз с таким видом, словно лично провожала сына в дальний поход.

Одна из девчонок, та, что с вызывающей улыбкой, задрав голову, весело отозвалась:

– А если вернем с прицепом?

– С каким еще прицепом?! – не поняла Мотя.

– С кольцом на пальце! – засмеялась она, лукаво стрельнув глазами в сторону Иосифа.

Парень густо покраснел. Местные девчата оказались бойкими, без стеснения. Но в их поведении не чувствовалось ни грубости, ни насмешки – просто открытая натура, какая бывает у детей рабочих окраин. Простые, как хлеб, и прямые, как рельсы…

Дом культуры самоварного завода, гордо носивший имя «Серп и Молот», возвышался на углу квартала. Спроектированный в стиле конструктивизма, он выглядел строго и внушительно – будто бы собрались архитекторы того времени изобразить силу индустриальной страны не только в металле и станках, но и в камне, стекле и железобетоне.

Серое двухэтажное здание с плавно закругленным фасадом, на острие пересечения улиц Чапаева и Плеханова, напоминало корабль. Четырехэтажные пристройки по бокам придавали силуэту величественность. Главный вход располагался прямо на углу, словно приглашая сразу со всех сторон. Небольшая колонная ниша вела в просторный вестибюль, залитый мягким дневным светом, который проникал сюда сквозь высокие окна даже в пасмурную погоду.