Ощущение верного, но необычного очень; и угаданное, а не показанное ведь самим Булгаковым.

– Простите, явного такого в романе я не помню.

Хотелось еще добавить – роман он зачитал в юности «до почти наизусть», и в классе был среди первых по цитированию и ассоциациям всяким.

– Вы правы, это домысливание. Но согласитесь, любое сильное произведение тем и сильно, что производит в нас умственные и чувственные движения – они погружают людей не только в сюжет, где мы, иногда, начинаем двигаться сами, но и в авторское ощущение мира, а оно не всегда до конца осознанно самим автором, – священник поднял руку для особенного внимания: – И надо понимать: не всякая глубина ощущения до конца выражается словом.

Вплоть до этой фразы все выглядело со справедливо претендующим смыслом, здесь же возражение явилось незамедлительно:

– А как тогда – сначала было Слово, и Слово было Бог.

– Вы сами сказали – Бог. А мы, в несовершенном к Нему подобии, несовершенны и в Слове.

Хозяин ласково улыбнулся и назидательно, чуть, добавил:

– Не бойтесь домысливания, без него далеко не все можно понять.

– Странно, – помолчав, произнес Владимир, – я и не знал, что Церковь стоит на таких интересных позициях.

Однако священник несогласно качнул головой:

– Нет, сын мой, не Церковь – отдельные умы Церкви в ее прошлом и настоящем. Официальная же доктрина опирается на Апокалипсис, где сказано, что все отошедшие от Бога силы объединятся против него в черное войско во главе с Сатаной.

Владимир быстро потер пальцами переносицу, очень не хотелось, чтобы хозяин заметил пробежавшую по лицу гримасу.

– Что, сын мой, вам не нравится?

– Однозначность. Если наперед известно, что дальше будет, исчезает самое ваше главное – выбор.

– Очень правильное замечание. Поэтому Апокалипсис был включен в Священное писание при многих мнениях против. И правильнее всего к нему относится, как к предупреждению, предупреждению человеку.

– То есть вы хотите сказать, что человечество своим поведением продиктует тот или иной конец христианской истории?

– Пять с плюсом, сын мой! Да может ли быть иначе, если из-за человека, ради человека всё замышлялось и строилось? Вот и Сатана, – взгляд священника ушел мимо гостя куда-то в иное пространство, – смотрит на нас и думает: как ему все-таки действовать дальше?

Владимир на миг сам почувствовал «иное» пространство.

И образ мелькнул.

Кого-то очень сильного и чужого.

Пауза наступила… отстраненная ото всего тишина…

Ненадолго – сначала в сознании, потом звуками за старинным, заостренным кверху окном, и всем прочим физическим ощущением, объявился тот мир повседневности, откуда Владимир пришел и куда теперь пора возвращаться.

Прощаясь уже, он спросил о родственниках убиенного и узнал: у того есть двоюродная племянница в Петербурге, ей сообщили, должна вот-вот приехать.

Наружи, на просторной у собора площади, легкий ветерок умыл прохладой лицо, заставив думать о текущем, о делах – прежде всего. Мысли стали выстраиваться от добытой сейчас информации.

Во-первых, следует обратить внимание шефа на странный переход убитого с должности проректора семинарии в столице губернии на простую, практическую, так сказать, работу – здравый смысл не очень-то соглашается.

Во-вторых, церковь строил Зубакин, который с убитым священником был на короткой ноге. Тут не Божье попущение, тут расчет, что за иконами в церковь никто из городских не посмеет сунуться. Не учли двух возможностей: наркоманов, которых не остановишь ничем, и «гастролеров», которым на Зубакина десять раз наплевать. Значит, можно доложить шефу, что розыскные направления все-таки имеются.