– Мужики! Так ведь это он нашёл нашу медовуху и…

После минутной тишины более решительный голос произнёс:

– Надо будить!

Разбойники вначале стали покашливать, потом постукивать палками по деревьям, кто-то закричал по-петушиному, потом заорали во все глотки, но Авдей не открывал глаз.

– А живой ли он? – самый молодой Алёшка осторожно подошёл к атаману, склонился над ним и принялся трясти за плечо. Авдей пинком свалил кашевара прямо в угли костра – тот, заверещав как поросёнок, бросился к ручью тушиться. Авдей вскочил и, приняв грозный вид, начал увещевать:

– Ах вы, свиньи грязные, пьяницы беспробудные. Говорил же я вам, что хмеле питие для лиходея – это смерть. Ежели бы вместо меня пришёл кто другой, так хоть вяжи вас, хоть режь, как хряков…

Разбойники, понурив головы, молча слушали, пока самый больной не упал на колени и не запричитал:

– Авдоша! Душенька ты наш! Виноваты мы, и наказывай, как сочтёшь нужным. Больше никогда не будем лакать это зелье, но дай нам сегодня опохмелиться в последний раз…

Авдей продолжил игру:

– Да не брал я вашего пойла. Небось, сами куда-то засунули, аль воры мимо проходили да прибрали.

Похмельная братия загалдела и принялась вновь искать заветный бочонок. Через час безуспешных поисков все вернулись к кострищу – легли помирать со стонами, изредка отползая к ручью похлебать водицы. Атаман, между тем, усевшись удобней на колоду, возобновил представление:

– Знаком был я с одним малопьющим попом. Так вот он сказывал, что души пьяниц после их смерти переселяются в муравьёв, и если в лесу брошено что-то хмельное, так они затаскивают к себе в муравейник и гудят там до отупения.

Его словам не придали значения, расценив, как очередное издевательство. Однако через некоторое время один из страдальцев подполз к тому самому муравейнику и стал тыкать в него палкой. Упёршись во что-то твёрдое, он встал, ногами разворошил хвойную кучу – под ней показался бочонок!

– Мужики, здесь! И правда, муравьи затащили к себе в дом!

Все разом бросились к спасительному напитку. Из бочонка, облепленного насекомыми, вытащили затычку, подняли в несколько рук и начали жадно лакать, отталкивая друг друга. Брагу, льющуюся на землю, ловили разинутыми ртами, подставленными пригоршнями. Кто-то снял рубаху, вымочил целительной жидкостью, а потом лёжа на спине, отжимая материю, ловил драгоценные капли. Один из разбойников, первым почувствовав облегчение, прислонившись спиной к сосне и поглаживая грудь ладонью, воскликнул:

– Как будто боженька босячком по душеньке прошёлся!

Авдей долго смеялся, потом взял лопату и начал посыпать остатками муравейника всех по очереди, приговаривая:

– И мурашкам оставьте хоть немного, ведь тоже души страждущие – делиться надо!

Опохмелённые разбойники начали чесаться, стряхивая назойливых муравьёв, а сил на ругань уже не было – через некоторое время все уснули. По ним ползали насекомые, наверняка обжигая своей кислотой, но никто на это не реагировал. Авдей долго ещё вздрагивал от смеха, разглядывая безобразные физиономии своих подельников.

Осень подкралась незаметно, с утренними туманами, пожелтевшими рощами, затяжным ненастьем. Однажды, после очередного нудного дождя, небо просветлело и Авдей, находившийся на краю мохового болота, стал свидетелем необычной сцены. Из низины с курлыканьем поднялись на крыло четыре журавля – два старых и пара молодых – наверняка семья. Они начали кругами набирать высоту, и чем выше взлетали, тем тоскливее становились их звуки, причём старики кричали так пронзительно, что у Авдея похолодела спина. Молодые тоже курлыкали, но не так печально, как их родители. Сомнений не было – журавли прощались с родной стороной, и расставание для них было чувствительной трагедией. Превратившись в точки, они выстроились клином и, затихнув, полетели на юг.