неожиданно пропел Сандро, притопывая ногой. – Это про тебя Мариенгоф вчера сочинил! – осклабился он, икнув.

– Тихо, вы!.. – Есенин осторожно прикрыл дверь и подошел к друзьям. – Зря вы так. Вы же ее совсем не знаете! Она баба добрая, чудная только. – Он решительно налил себе водки и выпил. – Пошли отсюда… Только скорее, а то Айседора вернется, – и спрятал листки со стихами в стол.

– Ура, Серега! – крикнул Кусиков, но Есенин сунул ему под нос кулак:

– Тихо, сказал! А то вот закусишь, Кусиков!

Он метнулся в спальню. Быстро переоделся. Крадучись и подталкивая пошатывающихся приятелей, вышел из особняка на улицу.

– Сюда, господа-товарищи! Ко мне! Эх, прокачу! – крикнул стоящий неподалеку извозчик.

Троица разместилась в экипаже, и Кусиков скомандовал:

– В «Стойло Пегаса».

– Куда? – не понял извозчик.

– На Тверскую гони, брат, гони в кафе, – засмеялся Есенин.

– Теперь понял, – обрадованно дернул вожжами извозчик. – Но! Милая!

Когда через какое-то время Дункан заглянула в кабинет и увидела вместо Есенина натюрморт на письменном столе: пустую бутылку и опрокинутые стаканы. Вдохновенный взгляд ее сразу потускнел, плечи опустились, и она даже как-то постарела.

«Езенин бросил Изадору! Езенин не любит! – Она в ярости швырнула стаканы на пол. – Серьеженька! – Дункан опустилась на колени, закрыв лицо руками. – Серьеженька!»

«В этом пышном особняке Есенин, пожалуй, впервые за все последующие годы ощутил себя по-настоящему дома», – размышлял Хлысталов, вылезая из своей «волжанки», когда, найдя свободное место, припарковался на Пречистенке у дома, где когда-то жили Дункан с Есениным.

С появлением Есенина здесь стали бывать и поэты-имажинисты: Кусиков, Мариенгоф, Шершеневич, Ивнев… Мало ли их! Да что там говорить! Вся эта разудалая компания являлась сюда весело провести время. Бесплатная провизия и спиртное всегда имелись – кремлевский паек. Гуляла богема! А Есенин? Нет! Он был очарован, покорен своей Изадорой, чувствуя в себе ту же страсть, которая буквально сжигала и Айседору.

Хлысталов подошел к стоящему в дверях охраннику, предъявил удостоверение.

Охранник, молодой сержант, посмотрев в список, лежащий перед ним на столике, отдал честь. Хлысталов, проходя мимо, спросил сержанта:

– Простите, вы случайно не знаете, кто здесь раньше жил?..

– Фирма, что ли, какая? – не понял милиционер.

– Я слышал, вроде в двадцатых годах Есенин тут жил с Дункан, знаешь про таких?

– Кто же Есенина не знает, вы что? – покачал головой сержант. – Я и про Дункан слыхал… читал где-то… А! Кино видал! Певица она была!

– Не певица, сержант. Танцевала она, босиком танцевала.

– А-а-а! А чё босиком-то?..

– Не в чем, видно, было… – улыбнулся Хлысталов.

Охранник тоже засмеялся:

– А Есенин, значит, тут жил с ней, надо же… Ходил тут! Надо же!..

– Да-да, ходил тут! Все верно, – Хлысталов вошел внутрь, поднялся по ступенькам парадной лестницы.

В особняке шел ремонт, а потому все комнаты были заставлены лесами и стремянками. Окна были закрашены известкой, мебель покрыта чехлами. Шаги Хлысталова гулко отдавались в пустых комнатах. В зале, увидев сохранившееся зеркало, на котором Айседора когда-то написала губной помадой свое признание в любви, Хлысталов подошел к нему. Странное чувство овладело им, когда он посмотрел на свое отражение: будто он сам переместился в те годы, в то время, когда в зеркале отражалось зареванное, несчастное лицо Дункан. «Езенин бросил Изадору! Езенин разлюбил!»

Ему даже послышался ее отчаянный голос: «Серьеженька! Серьеженька». Она любила Есенина беззаветно! Что ж, обыкновенная история.