– Ти гений! Ти ангель! Ти щерт! – Она соскочила со стола, подбежала к зеркалу и, взяв ярко-красную помаду, написала на стекле большими буквами: «I love Ezenin!»

– Я лублю Езенин! Карашо?..

Есенин подошел к зеркалу. Долго, пристально глядел на надпись, и вдруг лицо его исказилось гримасой страха: ему померещилось, что буквы на зеркале начали постепенно кровоточить, каплями стекая по стеклу. Есенин вздрогнул, обернулся к Айседоре:

– Изадора! Там… там кровь! Посмотри, кровь! – Но Дункан, не понимая его испуга, улыбалась, продолжая ластиться к нему:

– Лублу, Сереженька! Лублу! I love you!

Старинные часы в гостиной пробили восемь раз.

– Oh, my God! – встрепенулась Айседора. – Уже восемь?! Меня ждут дети! Школа танца! Ирма, Ирма! – позвала она свою ученицу и приемную дочь, которую привезла собой в качестве помощницы. – Ирма, быстро одеваться! – скомандовала она вошедшей Ирме, проходя в спальню. – Дети уже собрались?

– Да, Айседора. Тридцать детей ждут. – Ирма чопорно поклонилась Есенину, проходя следом за Дункан. – Шнейдер тоже здесь. Он сносно говорит по-английски и по-немецки.

– Ты сказала, тридцать? О майн гот! Луначарский обещал мне тысячу! – возмущалась Айседора, надевая перед зеркалом красную блузку. – Посмотри, Ирма! Я хочу выглядеть, как товарищ! Красный товарищ! Езенин! Смотри! Красный товарищ, карашо? Yes? – спросила она.

– Ну, Изадора! Карашо! Ес! – насмешливо ответил Есенин.

Довольная собой, Дункан чмокнула его в щеку.

– Лублу Езенин! Я чичаз! – Она открыла дверь и торжественно и величаво проследовала в зал.

– Товарищ Есенин! – Ирма задержалась около Есенина. – Там пришли какие-то типы. Спрашивают вас. Мне кажется, они очень пьяные!

– Хрен с ними, – ухмыльнулся Есенин. – Пусть идут сюда!

– Товарищ Есенин, Айседоре будет неприятно! – запротестовала Ирма. – У нее сейчас будут занятия с детьми! Школа Дункан! Вы можете это понять? Вы… – хотела она что-то еще добавить, но Есенин так выразительно посмотрел на нее, что та, прикусив язык, ретировалась вслед за Дункан.

Послышались голоса, и в кабинет ввалились Якулов с Кусиковым.

– Здорово, Серега! – заорал Кусиков. – Как ты тут? Да! Жилище для поэтов! – Он обошел кабинет и уселся на край письменного стола. – Ай да Сергун! Ухарь-купец! В халате! Ни хера себе!

– Не лайся здесь по-матушке, Сандро! – Есенин кивнул на дверь в зал, где была Дункан.

– Фу-ты ну-ты! Надо же! Давно ли Серега материться перестал? – не унимался Кусиков.

– Ты чего пристал к Сереге как банный лист, – поморщился Якулов. – Давайте лучше выпьем, а то башка трещит после вчерашнего… Чего только не пили… Здорово повеселились.

– Я работаю, – Есенин кивнул на лежащие на столе стихи. – Ты же знаешь, когда работаю, я не пью…

– Верно, Сергун, если пьянка мешает работе… брось работу, – заржал Кусиков. – Черт с тобой, мы и без тебя выпьем! – Он достал из оттопыренных карманов пальто бутылку водки и стаканы, протянул Якулову.

Расположившись на столе, они разлили по полстакана и чокнулись.

– За Серегу!

Залпом выпили. Есенин брезгливо передернулся:

– Как вы можете?!. Водку?! С утра?!!

– Очень хорошо!! – парировал Кусиков.

Из-за двери, ведущей в зал, послышалась музыка. Есенин подошел, легонько приоткрыл ее и заглянул в образовавшуюся щель. Он увидел свою божественную Изадору в окружении тощих детишек, с испугом слушающих странную тетю в нелепом одеянии.

– Дети! Я не буду учить вас танцам! – торжественно говорила она ничего не понимающим детям. – Вы будете танцевать, когда захотите! Я хочу научить вас радоваться – порхать как бабочка в траве, дышать легко и свободно, как птицы. Я хочу, чтобы детские руки могли коснуться звезд и обнять мир! Переведите, – обратилась Айседора к Шнейдеру.