И с беспощадной откровенностью и горечью завершил он не стихи, а словно откровенный рассказ о себе, в недоумении разведя руками:

Палата, коридор, да и вся больница, казалось, взорвались от бешеных аплодисментов.

– Спасибо! Спасибо вам! – слабо улыбался Есенин.

– Еще! Еще! Читай, Серега! Сергей Александрович, спойте «Письмо к матери», у нас и гитара есть! – наперебой сыпались просьбы со всех сторон.

Есенин опять улыбнулся, показав забинтованную руку.

– Все, хватит! Прекратите сейчас же! – в палату как буря ворвался профессор Герштейн, бесцеремонно расталкивая медперсонал. – Вы что, угробить мне хотите товарища Есенина? Больные, все по палатам! А вам не стыдно?! – закричал он на медсестер и врачей. – Вы должны оберегать покой нашего великого поэта, а вместо этого тут митинг устроили. Марш все отсюда!

Торопясь и толкаясь, все стали протискиваться вон из палаты.

– Сергей Александрович, вы дали честное слово: никаких выступлений, никаких сборищ! А сами концерт целый устроили! Людей до слез довели!

– Простите, профессор! Поэзия меня лечит! – пытался отшутиться Есенин.

– Бросьте ваши шутки, Сергей Александрович! У вас, возможно, заражение крови. Вам нужен покой! Ложитесь! Ложитесь, и никаких разговоров… Товарищ Бениславская, слава богу, вы здесь сегодня!..

– Я каждый день здесь, Иосиф Давыдович, – улыбнулась Галя, поправляя одеяло и подушку на кровати у Есенина.

– Да-да! Я знаю! Очень хорошо! Это очень хорошо, Галина, не знаю, как вас по отчеству.

– Просто Галя.

– Очень хорошо. Просто Галя Бениславская, можно вас попросить выйти со мной, – Герштейн заговорщицки подмигнул ей, беря за руку. – На минутку!

– Конечно! С вами хоть на две! – засмеялась Галя. – Ложись, Сережа. Ты прости, виновата, не надо было давать читать стихи!

– Не давать мне дышать? – Есенин улегся на кровать, обиженно отвернувшись к стенке. – Хорошо. Я больше не буду ни читать, ни дышать…

Когда Герштейн с Галей вышли в коридор, профессор мгновенно посерьезнел. Глаза сквозь линзы очков казались огромными от ужаса. Он оглянулся по сторонам и, убедившись, что все разошлись, потащил Бениславскую по коридору.

– Галя, катастрофа! Боже мой, Галя, я погиб!

– Что случилось, Иосиф Давыдович? Успокойтесь! Говорите, нас никто не слышит! – Она тоже оглянулась назад.

– Ой, Галя! Это государственная тайна, но я вам ее выдам. Только что приходили два товарища в кожаных куртках, сказали, из милиции, но я понял, что они из ВЧК. Он приходили арестовать Есенина. Показали ордер на арест от какого-то там Комиссарова…

– Этого не может быть, Иосиф Давыдович, – обмерла Галя.

– В нашем государстве, да еще в такое время!.. Не перебивайте меня, Галя, а то я собьюсь. Так вот… я дал подписку о неразглашении и обязался сообщить им, когда Сергей Александрович будет выписываться… Ой, мой бог! Чтоб им пусто было! Вы знаете, Галя, я не трус, но у меня дети… Ха-ха-ха! – нервно засмеялся профессор. – Я их настращал, что буду звонить жаловаться Троцкому… Их как ветром сдуло. У вас есть папиросы?

– Нет, я не курю, – ответила Галя.

– Я тоже, но в такой ситуации закуришь! Гляньте, у меня, у хирурга, пальцы дрожат! Кошмар! Идите сюда! – он повернул в какой-то коридорчик. – Они могут вернуться, Галя, это такие люди… Вы бы видели их глаза. Особенно один… с офицерской выправкой, Головин.

– Что делать, профессор?

– Срочно посоветуйтесь с вашими друзьями. Кто там есть? Есенин говорил о какой-то влиятельной Анне Абрамовне.