– Берзинь? – подсказала Галя.
– Кажется. Только Сергея Александровича надо немедленно перевести от нас в Кремлевскую больницу. Там они его не достанут.
– Хорошо, Иосиф Давыдович, я завтра свяжусь с кем надо!
– Нет! – отчаянно зашептал Герштейн. – Сегодня надо. Завтра может быть поздно! У меня дурное предчувствие. Вы бы видели их глаза! Это убийцы! Знаете, я не трус, но у меня дети… – снова повторил он.
– Не бойтесь, профессор, мы не подведем вас. Но как же все-таки быть?! – лихорадочно соображала Галя. – Я боюсь оставить Сергея одного. Ваши сиделки – ненадежная охрана, только не обижайтесь, Иосиф Давыдович!
– Что обижаться? Я сам знаю. Хорошего персонала не хватает…
Галя посмотрела на часы – скоро должны прийти сестра Есенина с мужем.
– Все устроим! Они подежурят, а я свяжусь с нужными людьми. Я ради Сергея на все пойду. Я спасу его. Я все сделаю! Спасибо, профессор, идите к себе! Спасибо вам! – Галя в порыве благодарности обняла Герштейна и поцеловала его в губы.
– Ну знаете, Галя! Так меня уже давно никто не благодарил! – Герштейн нелепой походкой пошел по коридору, потом быстро вернулся и тоже поцеловал ее в губы. – И не возражайте! Вот так, Галя. А вы как думали?!
– Вы что пили, Иосиф Давыдович? – засмеялась Галя.
– Сто граммов чистой соляной кислоты! Я не трус, Галя! И я не боюсь! – И Герштейн решительно зашагал по коридору, декламируя на ходу:
Бениславская пошла к Есенину, но, завернув за угол, отпрянула назад: из палаты Есенина, озираясь, вышел человек. Галя узнала в нем чекиста, который появился во дворе, когда Есенин дрался с Пастернаком.
Дождавшись, когда чекист скрылся, Галя метнулась в палату. Есенин лежал, свернувшись калачиком и повернувшись лицом к стенке, и спал, положив руку под голову. Пристально оглядев комнату, она вдруг увидела, что графин, который стоял на тумбочке рядом с кроватью и до этого был полон воды, пуст. Но зато стакан, стоящий рядом, был налит до краев и со дна его поднимались пузырьки. Галя подошла к раковине умывальника и провела по ней рукой. Да! Воду из графина только что вылили. Она вернулась к тумбочке, взяла стакан, понюхала содержимое, выплеснула его в раковину, снова понюхала.
– Боже мой! Сережа! Звери! Убийцы! – с ненавистью прошептала она. – За что? За что они тебя? – Глаза ее наполнились слезами. – Ну ничего! Я рядом! Я твоя верная Галя! Я с тобой! – Она достала из-за пазухи миниатюрный браунинг, поставила табурет у спинки кровати, загородив собою спящего Есенина, и села, проверяя патроны.
– Спи, Сереженька, жизнь моя! Они не пройдут мимо меня! Они не пройдут!
В коридоре послышались шаги и голоса.
Галя вскочила, взвела курок и приготовилась к «бою».
– Ну, входите, гады!!!
Дверь распахнулась, и на пороге в изумлении остановились сестра Есенина Катя и Василий Наседкин.
– Вот те на! – воскликнул он.
Бениславская отвела браунинг и медленно опустилась на табурет:
– Тише, Сережа спит! Тише!
Глава 8
Кремлевская больница. Райх
Вновь и вновь мысленно возвращаясь в то беспредельное время, Хлысталов не уставал задавать себе вопрос: почему? Почему все-таки большевики не вытащили Есенина из Шереметевской (Склифа) и не уничтожили его, как многих других неугодных им людей?
Более того, Есенин попадает в Кремлевскую больницу. Чудовищное противоречие: с одной стороны, стоило какому-нибудь прохожему на пьяного Есенина указать пальцем, и, не особенно разбираясь, его тащат в милицию, заводят дело, готовятся к суду, с другой стороны, этого скандалиста кладут в главную лечебницу большевистских вождей, охраняемую ОГПУ и той же милицией. Разумеется, попасть туда Есенин мог только с ведома и санкции партийной верхушки – тех, кто большевикам был не нужен и опасен, «вылечивали» во дворе и в подвалах Лубянки. Так, Ганина ОГПУ расстреляло, обвинив его в принадлежности к фашистской организации.