Ближе к вечеру, после долгих раздумий Виктория Львовна разрешила себе думать о том, что красивенькая Ева с чувственным ротиком все-таки может быть рядом с Филиппом. Своей банальной трезвостью, бесстрашием перед бытом (думала она) и душевной прочностью провинциалки Ева, пожалуй, сможет заземлить опасные порывы сына, о чем она и сказала мужу, когда он делал свой традиционный телефонный вечерний звонок. Правда, в этом разговоре Афанасий Ильич проявил к Еве больше интереса, чем к ненормальному состоянию дочери, и Виктория Львовна была уязвлена – все беды с детьми она всегда вносила в список его вины. «Я думаю, тебе пора самому познакомиться с ней, а не судить из вторых рук. И не всегда добросовестных слов…» Она знала, что Варавская подслушивает их разговор по параллельному телефону. «И сделай первый шаг сам. Наш мальчик считает, что представить будущую жену родителям – фарс, условности, которые умаляют его свободу. Мне его девочка очень понравилась, она сможет его приучить к быту, но, если ты будешь против, Филипп все равно сделает это назло нам».

– Ты настроена благословить? – спросил муж.

– Ты не имеешь ни малейшего представления, как я настроена, – вспылила Виктория Львовна, но только на один миг.

Она говорила особым тоном близости, полностью игнорируя двухлетний разрыв, пусть чужие уши знают: мы семья.

Афанасий Ильич согласился с доводами жены: Филиппа давно пора опутать всяческими узами. При этом он перебирал ворох фотографий, где сын был позавчера снят «наружкой» в кафе «Лира». И видел рядом с ним симпатичную большеротую девушку, которая смотрела на сына влюбленными глазами… Итак, решено, на следующий день шофер его «чайки» сделал специальный крюк от здания ЦК на Старой площади до Беговой, где помощник посадил к нему в машину растерянную и даже напуганную Еву. Афанасий Ильич назвался, извинился, что знакомится с ней в такой неподходящей обстановке. Машина медленнее обычного, но так же властно, покатила в сторону Краснопресненской набережной. Иногда Афанасий Ильич поднимал трубку радиотелефона, после того как на панели загорался глазок вызова, и сухо отвечал первому помощнику, который держал его в курсе происходящего, пока машина рулила по кривой личной надобности. Он отметил, что в жизни Ева другая, чем на снимках, более красочная, что ли, у нее чистый красивый лоб и руки не белоручки и, кажется, она достаточно самолюбива, чтобы постепенно, по логике женских пут, запустить в сына коготки поглубже. Уже через минуту после того как девушка, волнуясь, села на сиденье рядом с ним и стала с пугливым вызовом и трепетом отвечать на вопросы, Афанасий Ильич решил, что согласится на брак сына. Для него было важно, что перед ним простая душа, без фокусов. Вопрос по существу был решен, но нельзя же было ее тут же отвозить назад к исходной точке. Кроме того, ему было интересно проследить, сумеет ли она не испортить первого впечатления. Афанасий Ильич спросил по пунктам анкеты: кто она, возраст, кто ее родители, откуда она родом, сказал, что во время войны бывал в Камске, затем дал резкую характеристику сыну, а сказал буквально следующее: Филипп несовершеннолетним мальчишкой начитался закрытой литературы, виновные понесли наказание, но сын зациклился на идиотском отрицании отца, на вине партии перед народом, хотя смелости быть самим собой до конца не хватило. Уходи! Он пользуется всеми благами положения Билунова, но двурушнически смеет хаять институты народной власти. Говнюк! Афанасий Ильич так и сказал – «говнюк». Через пень колоду, но учится на престижном факультете, пользуется его деньгами, которые считает завещанием бабушки, хотя она была самой простой старухой. Болтает глупости про экспроприацию «папашкиных башлей», а потом клянчит у матери поездки за кордон, зная, что решать вопросы будет отец, мотается по спецмагазинам, тратит чеки в «Березке», а после загоняет шмотье и аппаратуру другим оболтусам. Афанасий Ильич так и сказал – «шмотье». С дилетантским анархизмом отрицая любую власть как общественное уродство, сынуля тем не менее изо всех сил лезет верховодить в своей компании и уже докатился до пальбы, хотя вся та жалкая стычка не благородный поединок, а возня мелкого самолюбия. Мой дурачок не понимает, продолжал он механическим голосом, что эти скандальчики, пошлая болтовня по телефону с дружками на антисоветские темы, вся навозная колбаса на голове уже практически перевесили чашу весов и зачеркнули карьеру в сфере политического руководства, тем не менее он не желает судьбы журналиста-международника, а вожделеет карьеры именно здесь.