Это письмо неизвестная Лилька никогда не получит: Ева забудет его послать.

Классная бабуля, старуха Пруссакова, имела странное опасное свойство. Оставаясь в одиночестве, она постепенно впадала в оцепенение, почти теряла сознание. Требовалось, чтобы кто-то всегда был с ней рядом. Это обстоятельство от Евы, разумеется, скрыли, как и то, что она уже четвертая девушка-сиделка, которой обещали протекцию. Ни одной из них не помогли, всех в удобный момент выставляли за порог. Но замарашку Еву Пруссакова решила обязательно облагодетельствовать – наперекор своей манере поступать с людьми неблагодарно.

Одним словом, классная бабулька Калерия Петровна была совсем не похожа на беглый эпистолярный портрет. Это была жестокая сентиментальная женщина преклонных лет. Когда-то она была чудо как хороша, в стиле немецких киноактрис-вамп тридцатых годов с черными наркотическими глазами. Ничего от этой заточенной красоты не осталось, она стала безобразна так жутко, как это порой случается именно с прекрасными немками или венецианскими зеркалами, в которых проступили ядовитые пятна на амальгаме. Она ненавидела свою старость. Была жадна на проявления чувств у других, караулила их и умела высекать из чужих страстей искры на пыльный и жадный трут дряхлости. Можно сказать, жила эмоциями окружающих, травила чувствительность близких. Она была как-то по-актерски падка на лесть, на подношения из слов, даже самых грубых… Что ж, она начинала когда-то свою жизнь смазливой инженю в теастудии, к сцене оказалась неспособной, и это при фигуре Мэй Уэст и злых кошачьих глазах а-ля Марлен Дитрих. К ее внешности подходили все отрицательные роли тогдашнего репертуара. Калерия Стелиффер стойко перенесла неудачи в театре: не получилось на сцене – получится в жизни, она сменила трех мужей, крупных командиров тяжелой промышленности, и – исключительный случай! – уцелела в мясорубке репрессий, хотя мужья были расстреляны, родила трех сыновей, из которых выше всех по лестнице власти поднялся самый нелюбимый средний сын. И – парадокс – именно он больше других братьев был к ней привязан, почти боготворил мать. Она прошла огонь, воду и медные трубы. Чтобы выжить, переспала с сотней мужчин. Однажды поставила на место самого Сталина. В общем, она была необычайно зла, умна и чувствовала судьбу.

Иногда Пруссакова кое-что рассказывала Еве из своей жизни, обычно по ночам, когда старуху мучила бессонница, и Ева или читала ей что-нибудь из детективов, или слушала обрывки из странной исповеди. Скучая, старуха все время пробовала Еву на излом, отыскивая в современной девушке слабое местечко, чтобы ткнуть туда колючим пальцем и облизнуться про себя. Иногда Калерию Петровну охватывал страх, и она начинала подозревать Еву в том, что синеглазка строчит куда следует доносы на Пруссаковых. Но видела, что девушка не понимает ее намеков, и успокаивалась. Ева была бы удивлена, узнав, что хозяйка больше всего ценит в ней провинциальность, неискушенность злом, незнание столичных пружин. На всякий случай старуха умело демонстрировала Еве комфорт власти. Девушка должна знать, что она враз потеряет, если не будет верна Пруссаковым. Но тут ее опасения были напрасны: преимущества власть имущих не нуждаются в дополнительных доказательствах. Провинциалка была тайно поражена коробками заказов, которые доставлялись на дом шофером и которые она распечатывала, чтобы распихать жратву по двум финским холодильникам, каталогами инофирм, по которым можно было получить в спецсекции ГУМа самые сногсшибательные вещи – от туфель из крокодиловой кожи до дивана из карельской березы, обтянутого французским штофом. А барвихинское молоко? А наборы импортных лекарств? А аптечная фабрика, где делались именные лекарства, например образцовый валидол для главного сына? А заказные пирожные в кремлевской кухне? 100 штук малюток и каждая на свой вкус и цвет! В продолговатой белой коробке ручной работы, перевязанной крест-накрест импортной веревочкой с золотой нитью внутри и со свинцовой печатью бюро проверки на главном узле. Откроешь коробку – ах – крошечные эклеры-лебеди с выгнутыми тонкими шеями и даже глазками и клювиками, миниатюрные, чуть не с пятак корзиночки, в которых разноцветный калейдоскоп фруктов был залит желе. Эффект зеленой травки вокруг ножки бисквитного грибочка создавался с помощью тертых шоколада и фисташек, а улитка на коричневой шляпке из горького шоколада была вырезана из цуката. Но больше всего Евино сердце поразили почему-то фрукты, о которых она никогда и не слышала. Вот