Ликвидация вражеского снайпера, вооруженного ружьем и занявшего удобную позицию, являлась делом неимоверно трудным и считалась величайшим подвигом. Вот как рассказывалось о подобном эпизоде в одном из казахских преданий, записанных Чоканом Валихановым: «В одной из пещер в степи засели калмыки. У входа сидел один стрелок с знаменитым тогда корама черным ружьем (калмык из него стрелял сайг через Иртыш); после смерти нескольких смельчаков, никто из батыров не смел идти. Вдруг выезжает на буланой лошадке сыргелинец Ильчибек-батыр и отправляется на калмыка мелкой рысцой. Все ожидают, что он сейчас падет. Ильчибек, доехав таким образом довольно близко, вдруг устремился, калмык приложил фитиль – осечка и не успел приложить еще раз, как был изрублен батыром.

Когда его спрашивали о причине того, что он ехал все рысью, он отвечал: «калмык хотел моей лошади и дожидался, чтобы я подъехал ближе, я же расчитывал, что пока я буду ехать, на фитиле образуется большой нагар и после даст осечку».

За такие незаурядные поступки людей и нарекали батырами. И естественно, что власть батыра не ограничивалась только военным временем. Важнейшей функцией крупных батыров, располагавших собственными отрядами, был справедливый раздел добычи после удачного похода. Здесь тоже не было места для уловок. Если батыр был справедлив в разделе добычи, то к нему и в мирное время обращались как к третейскому судье – бию. В этом звании оставаться можно было только при условии постоянного обращения тех либо иных конфликтующих сторон. А для этого необходимо было быть справедливым настолько, чтобы это признавала даже проигравшая сторона.

Богатство кочевника к началу XVIII в. еще не достигло какого-то серьезного значения. Обычный казах в течение своей жизни мог попеременно несколько раз побыть и баем, и байгушем. Скопидомство в таких условиях не имело никакого смысла. «Кроме врожденной чувствительности, – отмечал Ч. Ч. Валиханов, – кайсака заставляет быть сострадательным еще то понятное всякому опасение сегодня или завтра обнищать самому через баранту или падеж, столь частые в степи. Взаимная друг другу помощь, оказываемая кайсаками в последнем случае, достойна подражания и просвещенному европейцу. Потерпевшие от баранты или падежа пользуются неотъемлемым правом идти к другим родовичам со смелым требованием жлу, т. е. вспомоществования, следующего со всего благополучно пребывающего общества, которое или из сострадания или побуждаемое каким-либо иным чувством действительно делает складчину в пользу первых».

Не удивительно, что в таких условиях любимым отрицательным персонажем в казахских сказках являлся бай-скряга, а непременной чертой положительных героев обязательно должна была быть щедрость. Советские ученые в свое время долго пытались навязать мнение, что все виды проявления помощи богатых казахов своим бедным родственникам являлись лишь формой замаскированной эксплуатации. Но похоже они не смогли убедить в этом и самих себя, потому что все выводы о классовой борьбе в казахском обществе шли вразрез со всеми известными данными. Даже критично настроенный автор С. Б. Броневский говорил о казахах, что они «простодушны и добры до безпредельности к своим собратам: нет вещи, которой они бы не разделили, и нет услуги которой бы не оказали – гостеприимны в полной степени; накормить не значит у них обязать, а исполнить долг. Киргизец, услышав запах кипящей баранины, при чувствах аппетита, идет к незнакомому, и будет угощаем как брат. Званые и незванные не различаются. Русского и всякого иностранного принимают у себя радушно: юрта, пища и верное ручательство за безопасность личную, непритворно предлагаются».