У меня в памяти до сих пор хранится самая красивая наша история. Мы познакомились в Петербурге, когда на небе закрытое чернотой солнце било по глазам сильнее обычного. Она всегда была одета в небесные цвета, что так прекрасны рядом с ее полными грустного счастья серыми глазами. Когда мы стали ближе и я обнимал ее или целовал прелестное белое личико, чувствовал тонкий мятный запах ее кожи, словно бы вдыхал аромат молодых зеленых листочков. Пепельные волосы пахли тем дорогим розовым мылом, что вечность желала достать моя мать и всегда ощущать ее любимые цветы, вдыхая этот запах в минуты глубокой грусти. Но приятнее всего на ощупь мне была одежда, ведь, когда я касался ткани, сразу нос улавливал тонкие ноты свежеиспеченного хлеба, того, что пекла еще моя бабка в далеком детстве.

Но только дело доходило до разговора, тут же все разбивалось. Не было ни единого слова в моем придуманном мире. Это погружало в глубокую печаль больше, чем некогда скучная молодость в этом городе. Каждый день я проходил мимо той кофейни, смотря на ее утренний ритуал, и улыбался самой грустной из всех счастливых улыбок. Мне казалось, что одним своим видом я уже спугнул свое счастье…

В чем моя главная ошибка? Все просто: ведь я так люблю ошибаться! Я не мог спугнуть своего счастья. Не мог спугнуть этого хитрого взгляда так просто! Я подсел к ней за столик, не спросив разрешения, и задал самый глупый вопрос, который только можно было задать такой женщине: «Не знаете, почем нынче билеты на трамвай до города мечты?»

Одарив меня своей счастливой улыбкой, она взяла газету, подложила под блюдце небольшую купюру и ушла. Мне не нужна была смелость, чтобы ринуться за ней в эту же секунду. Мне нужна была великая отвага, чтобы не двинуться с места, пока она сама не остановится и не обернется в мою сторону, как это когда-то сделал я. Будучи до ужаса гордой, она этого, конечно, не сделала. Этот поступок ранил меня в самое сердце! Это ранило так сильно, что даже пришлось залезть под блюдце, чтобы проверить наличие хоть крошечной бумажонки с телефоном или адресом моей неразделенной любви. Ни первого, ни второго там не оказалось – глупо было надеяться… Но нежные «В три, завтра» на купюре сделали меня самым счастливым на свете.

Этого часа так и не случилось. Она так и не пришла.

Мы совершенно точно не могли быть вместе! В тот момент я понял это наверняка и с тех пор в этом абсолютно уверен. Думаю, она тоже почувствовала это. Жаль, эта глупость нам двоим не дала покоя: скорее всего, мы бы испортили друг другу жизнь, нервы и понимание нормальности, зато потешили такого хитрого Купидона, что ловко влюбил нас в прекрасного незнакомца на улице.

Наверно, это была ее великая миссия, которой она не могла поделиться с кем-то другим, кроме самой себя. Это тяжелые тайны, которыми ты не можешь обмениваться, ведь нет ничего тяжелее, чем нести на тонкой шее невыносимый камень молчания – даже немые не молчат. А она молчала. И до сих пор ее слова на той купюре звучат в моей голове без звука. Они делают меня самым счастливым из всех глупо и бездарно влюбленных. Если бы не эти слова когда-то, я бы остался тем грустным мальчишкой, потерявшим надежду и силы, запутавшимся в сетях собственного воображения.

– Что ж за мерзкая ложь получается… Цирк какой-то.

Напарник засмеялся, уловив иронию сказанного. Работа под прикрытием всегда казалась самой забавной из всех на свете, но именно сейчас все переходило какие-то рамки. Бэла лишь сплюнула в песчаный уголок, выступающий из-под шатра, зубочистку, все это время зажатую в зубах, и недовольно фыркнула: ведь это ей по итогу скакать по натянутым канатам и прикидываться мальчишкой-беспризорником, сбежавшим от родителей.