Там её осмотрел психиатр, который понял, что девочка опасна для самой себя, может причинить себе вред, потому должна находиться в больнице для обеспечения психиатрической стабильности.

Всю ночь девочка была под наблюдением, а утром я должен был её осмотреть.

Пока я ждал пациентку, я читал заключение её лечащего психиатра в её карте. В его записях говорилось, что уже в течение года девочка периодически пыталась нанести себе повреждения, жаловалась на зрительные и слуховые галлюцинации, испытывала депрессию и тревогу.

Ей были выписаны несколько психиатрических препаратов, но реакция на каждый из них была неполной.

Я изучил список этих лекарств, там было по крайней мере пять различных препаратов, которые она принимала в то время, – от беспокойства, депрессии, бессонницы, для стабилизации настроения, а также от слуховых и зрительных галлюцинаций. Кроме того, она получала лекарства от побочных эффектов, которые давали её основные препараты.

Я поймал себя на мысли, что её состояние, должно быть, ужасно; она находилась под воздействием сильного успокоительного.

Тенденция делать надрезы на запястьях обеих рук была у неё хронической.

Лечащий психиатр отмечал у неё очень низкую устойчивость к фрустрации, резкие перепады настроения, нетерпеливость, импульсивность и временами вспышки гнева.

Сначала я предположил, что она страдает пограничным расстройством личности, вызванным, как это часто бывает, тяжёлым и продолжительным эмоциональным потрясением, ставшим результатом физического и/или сексуального насилия. Но это было всего лишь предположение, и я терпеливо ждал, когда она придёт с завтрака, чтобы начать беседу с ней.

Я думала, что, скорее всего, лечение будет довольно сложным и трудным, потребуется комбинации терапии и лекарств, чтобы контролировать симптомы.

Лечение пациентов, страдающих пограничным расстройством личности, всегда довольно сложное и требует от пациента больших усилий, а от врача – огромного запаса терпения и обширных знаний.

Наконец девочка в сопровождении медсестры зашла в кабинет.

Я попросил её сесть на стул, стоявший возле стола. Я сидел за столом, держа в руках её раскрытую карту.

Я задал ей несколько общих вопросов о том, как она себя чувствует, как обстоят дела в школе, много ли у неё друзей, чем она увлекается, и так далее.

Девочка производила хорошее впечатление. Она показалась мне довольно умной. Она не выглядела психотической, и в целом её поведение и мыслительный процесс были достаточно организованными.

Я подумал, что это могло быть следствием начавшейся положительной реакции на лекарства, которые она принимала в то время.

Некоторые психиатрические препараты действуют не очень быстро, иногда пациенту может потребоваться неделя, две или даже больше, чтобы ощутить благотворный эффект.

Тогда я начал осторожно задавать вопросы, касавшиеся возможных вредных привычек и злоупотребления алкоголем и наркотиками.

Она всё категорически отрицала.

Некоторые пациенты не хотят говорить об этих проблемах ни с кем, включая членов семьи и врачей.

Но я чувствовал, что в её словах нет лжи. Она была честна, отвечая на мои вопросы.

Я попытался узнать, были ли у неё какие-то серьёзные проблемы, возможно, она недавно пережила что-то, что вызвало у неё особенно сильный стресс, но на все вопросы об этом она отвечала отрицательно.

Она сказала мне, что никаких стрессовых факторов, проблем в школе, с друзьями или семьёй, отцом, матерью, братьями и сёстрами, в её жизни не было. Она получала хорошие оценки в школе, увлекалась игрой на пианино и брала уроки музыки.

Я был озадачен и собирался начать задавать ей более конкретные вопросы о её психическом состоянии, например, о слуховых и зрительных галлюцинациях, но в этот момент она проявила инициативу и сама начала рассказывать мне свою историю. Назовём её Стейси (хотя, конечно, это не её настоящее имя).