– Я специально записывала, – доводила она до нашего сведения, – когда начался этот дурацкий разговор с моей Машкой, и когда, наконец, был окончен – один час и пятнадцать минут. Но и даже тогда – я все слышала (правда, каким образом, она не объяснила ни Анжелике, ни Глебу) – в основном, говорила лишь Машка. Так что чистого времени будет не больше сорока, может быть… сорока трех минут, – записывала она что-то на бумаге дорогой паркеровской ручкой.

Не могу сказать, что я опешила. Я была просто потрясена, не нахрапистым хамством и жадностью, а подобным умением жить.

– Да, но Вы позабыли, Кристина, вычесть время всех пауз в моем разговоре с Вашей дочерью. Может быть, тогда будет не сорок, тридцать пять или меньше минут.

– Но Вы что-то должны все-таки заработать, – рассудила Кристина, проявив милосердие, не осилив иронии моих рассуждений, – хотя то, что Вы здесь – тоже честь.

– Да, конечно, о ней вряд ли я помышляла.

– Так мы Вам все же сколько должны? – полупьяно игриво вмешался вновь Глеб.

– Вы учтите, что Кира Григорьевна подтвердила здесь, в Вене, свое звание профессора, – почему-то решила заступиться за меня Анжелика.

– Ты что, хочешь, Анжела, нас сейчас разорить? – возмутилась хозяйка. – Ты же знаешь, какие здесь цены, ведь сама говорила вчера, что австрийский профессор сдерет с нас три шкуры. Пусть сдирает, но не за пустяк, – не могла успокоиться Кристина.

– А вот русским профессорам в Вене надо радоваться, что вообще появилась возможность заработать хоть что-то. Моя Машка почти за сто шиллингов драила четверть года подъезды. Я и так хорошо заплачу, как плачу массажисту из Львова. – И она скрупулезно снова стала считать и подсчитывать.

– Этой суммы достаточно? – показала Кристина минут через пять на листке выведенную ей смехотворную сумму.

«Массажисту из Львова не так-то легко зарабатывать в их доме, – промелькнуло в моей голове, – даже если массаж ежедневный». И вообще – этот пошлый спектакль невежества, утопающего в роскоши, из эмиграции энной волны уже настолько стал меня раздражать, что единственным моим желанием было выскочить вон – вон из комнаты, из этой виллы. Выскочить и бежать, куда только возможно, от всей этой скаредной нищеты процветающих денежных мешков.

– Но у меня нет этой суммы в шиллингах, Крися, – донеслись до меня слова Глеба. – Пересчитай, сколько это будет в зелененьких, – неожиданно протрезвел он.

И мне начали выдавать тщательно подсчитанную какую-то сумму в долларах с пятьюдесятью центами.

– А центы зачем? – поинтересовалась Анжелика.

– Будто бы не знаешь сама, что деньги любят счет, – начал обучать ее жизненной мудрости Глеб, – Моя Криська считает все-все до копейки.

И тут меня, наконец, прорвало так, что мне самой уже требовался не просто психолог-психотерапевт, а специалист самой высокой квалификации.

– Возьмите эти центы себе, – я начала всовывать мелочь в руку Кристины.

– Зачем? – ничего не понимала она.

– Как чаевые! Как чаевые! – продолжала греметь я разнокалиберной мелочью, вылавливая ее из своего кошелька, бросая копейки одну на другую.

– А это Вам, Глеб, – может, хватит купить полбутылки «Столичной», – швырнула я деньги Кристины на стол хозяину.

– А обижаться за что? Мне непонятно – чего Вы вдруг снова обиделись, – рассматривал мелкие долларовые бумажки Глеб.

– Вы же сами не назвали нам желанную сумму. Мы бы с Вами ее обсудили. – Его железная логика, по-видимому, никогда не давала сбоя, если дело касалось расчетов. – Неужели не знаете, что деньги любят счет, а Вы их совсем не считаете. Этой суммы хватило бы Вам на такси, потому что шофера я уже отпустил, а без машины отсюда не так – то легко добраться до центра. Мы специально выбрали место, где уединение и покой.