Первый день прошел в молчании. Дауд внимательно наблюдал за каждым жестом, старика. Первое время алхимик прикладывал ко лбу, шее и груди Мары разные камни, которые через несколько минут меняли цвет. Дауд подумал сначала, что эти камни показывают состояние девочки – все они становились красными или черными. А потом алхимик молча дал ему один из таких камней. Как только страж взял его в руки и ощутил тяжесть и жар, он понял: они вбирают крохи болезни и держат хворь в себе. В руках Дауда камень побелел.

Когда старик хотел влить в рот Маре какой-то отвар, Дауд ловко, но мягко перехватил его руки и принюхался к вареву. Пахло лечебными травами и еще чем-то незнакомым, но не опасным. Алхимик усмехнулся, когда Дауд согласно кивнул, разрешив поить этим свою подопечную.

– Ты прямо пес цепной, – он приложил чашку ко рту девочки, предварительно приподняв ее голову над подушкой. – Не убью я твою девчушку. Просто поддержу в ней жизнь на сегодня, чтобы к утру придумать, чем ей помочь…

Дауд перевел взгляд на Мару. Лицо ее было бледное и безжизненное, маленькое туловище обессиленно лежало под толщами одеял. Какая глупая хрупкость – человеческое живое тело, которое может убить даже холодная лужа. Дауд переключил внимание на зеркало, висящее на противоположной стене. Вернее, то был маленький пыльный осколочек, в котором Дауд видел лишь свое лицо. Хищные желтые глаза на белой, будто каменной, коже. Темные губы с тонкими шрамами в уголках, лысый череп. Он не такой – он невозможен до рук смерти. Куда ни ударь, везде потечет вода, везде зазвенит кость, отовсюду отскочит оружие, а даже если и не отскочит, руки и ноги отрастут заново. Все, но не голова.

– Любуешься? – алхимик что-то рисовал на желтом листке бумаги за своим столом. – Ты не похож на нас.

– Поэтому я ее защищаю.

– Вечный побег от смерти… – задумчиво протянул старик, вертя в руках длинную черную иглу. – Сколькими жизнями ты готов пожертвовать, сколько страданий ты готов нанести, чтобы спасти ее?

– Сколькими понадобится, – Дауд слегка подался вперед на стуле. Мысли старика ему не нравились. Алхимик же, краем глаза проследив за его движениями, снова рассмеялся и отмахнулся.

– Не угрожай мне, бледный. Я смерти не боюсь, да и обещанное выполню. А так думала моя покойная женушка. Чем больше мы живем и сопротивляемся, тем хуже для окружающих нас существ.

– Я слышал о такой философии, – страж все еще не расслаблялся. Он понимал, что такой древний старик едва ли сможет совершить что-то неожиданное, чтобы навредить Маре, но его алхимические способности все же нужно брать в расчет.

– Философия? Мирное слово. А для кого-то это кредо. Человек страдает с самого рождения. Младенец орет, потому что у него крутит кишки и потому что у него режутся зубы. Женщина мучается, производя на свет свое дитя. Дитя идет на войну и заставляет страдать других детей и их матерей. Дитя охотится и жестоко расправляется с оленем и куницей – ради мяса и шубы. Дитя умирает в муках, или его вовсе убивают другие дети. Зачем ты нюхаешь еду своей девчонки, бледный?

– Чтобы она не была отравлена.

В руках алхимика какой-то механизм, к которому он ловко присоединил длинную иглу. Затем он стал обжигать над свечой прозрачную пробирку, держа ее на длинном пинцете.

– А кому надо травить ребенка? Кто хочет ее страданий, ты знаешь?

– Она не просто ребенок.

– То-то и оно, – алхимик ловко присоединил пробирку к механизму с иглой. – Она – та, благодаря которой еще зиждится бессмысленная жизнь на этой измученной планете. Мы должны были исчезнуть уже давно, но способности ее и ее многочисленных прабабок не дали людям умереть в голой пустыне от нехватки пищи. А как ты думаешь, должны ли были мы умереть?