Учитывая, что оба теперь лежали в могиле, пример был выбран не слишком удачно.

Он был еврей, хотя и крещеный, и пусть это и не спасло его от преследования инквизиции, зато дало возможность спокойно жить здесь.

– Потеря для Португалии – находка для Англии, – сказала я. – Что касается этих ваших трав… Как скоро они будут у меня?

Он заверил, что ждать придется не более месяца.

– Сколько еще мне это терпеть?

– Тут сказать ничего невозможно, – признался лекарь. – У всех женщин по-разному. И потом, до такого возраста доживают далеко не все – многие умирают родами, не испытав всего того, что происходит с телом, утрачивающим способность к деторождению. Взгляните на могилы, на даты на надгробиях. Вспомните о мужчинах, которые ведут под венец третью жену, в то время как первая и вторая, родившие им детей, спят вечным сном в земле.

Я поежилась:

– Мужчины умирают на полях сражений, а женщины – производя на свет детей. В любом случае жизнь коротка. – (Признаться ему или нет?) – Мне теперь пятьдесят девять. Я чувствую себя не слабее, чем в двадцать пять.

И тем не менее я забывала то одно, то другое, не могла вспомнить, куда положила ту или иную вещь. Сколько их еще, этих вещей, которые можно положить не туда? Сколько людей, сколько имен. Между тем старые имена прочно сидели у меня в голове. Для новых попросту не было места.

Нет, не стану ничего говорить. Разве что мимоходом, будто бы случайно.

– А нет ли какого-нибудь средства для старых перечниц и перечников, которые не в состоянии вспомнить, куда задевали свою шляпу?

– Есть, – рассмеялся он. – Такое средство это сын или дочь, которые жили бы с ними и следили за их вещами.

Я тоже рассмеялась. И смеялась до тех пор, пока он не ушел, и можно было уже не притворяться.

В моих покоях постоянно звучал смех. Это меня раздражало. Всякий раз, когда входила в комнату, я видела стайку девушек, которые склонялись над чем-то, выставив зад в облаках юбок, словно демонстрировали узоры на тонком атласе. Я сама отказалась от пышных многослойных платьев под тем предлогом, что летом хочу выглядеть менее формально. Хорошо, что можно было сослаться на жаркое летнее солнце. Зимой изобрести предлог было бы сложнее. Впрочем, к тому времени должны уже доставить травы доктора Лопеса.

Мои фрейлины представляли собой впечатляющий цветник. Там была Элизабет Кавендиш, та самая, с которой незаконнорожденный сын Дадли целовался на турнире. Высокая и порывистая, она напоминала нервную кобылку. Была еще одна Элизабет, Вернон, с рыжеватыми волосами и томным взглядом из-под тяжелых век, сулившим множество самых разнообразных вещей (она была чересчур надушена). Еще две Элизабет, противоположные друг другу по колориту, – Саутвелл, белокурая и круглолицая, с пухлыми губками; и Бриджес, смуглая, с презрительным выражением лица. Потом была еще Фрэнсис Вавасур, миниатюрная и бойкая (любительница попеть с утра пораньше). Далее Мэри Фиттон, с продолговатым личиком, черными волосами и глазами, которые взирали на людей с неподдельным восторгом, что большинство окружающих находили очаровательным. Ее пожилой «покровитель» сэр Уильям Ноллис, по всей очевидности, относился именно к этому разряду. Он был женат, но в ее присутствии явно очень старался об этом забыть.

Далее – Мэри Говард, которую я находила глупой и утомительной, но ее (крашеные?) светлые волосы и огромные карие глаза делали ее привлекательной для тех, кто не видел ценности в беседе. (Она любила «одалживать» туалеты у других девушек. Как-то даже попыталась «одолжить» кое-какие из моих вещей, заявив, что подумала, будто я их выкинула.) И наконец, пышногрудая, с каштановыми волосами, Бесс Трокмортон, заводила. В свои двадцать восемь она была старшей из всех, и они, похоже, считали ее образцом для подражания.