Чтоб шлаки в породу не гнать.
А плут кобелина – не лучше,
Привык в закоулках тусить,
Учует готовую сучку —
И будет ламбаду месить…
И тут же взъерошат осанку
Такие ж как он кобели;
И тяга к податливой самке
Рекордно их нюх распалит.
И сборище псов понесётся
Туда, где свихнулся инстинкт;
Но сучьей слезы не прольётся
О том, что кобель – не один…
Встречай меня, грей, дорогая,
Я буду твоим навек,
Мы – люди. А псовая стая
Пускай продолжает свой бег.
Правила тупика
Заходя в тупик,
Никого не обвиняй;
Будь как дома,
Накручивай шик,
Но никому не открывай.
Это аксиома.
Когда ж понесёшься вперёд,
Пробив тупиковую стену,
Как беспардонная фура,
Не будь оголтелым, —
Закрой за собою проход
Той же структурой.
Незнакомка из прошлого
Я пил коньяк в пустом буфете Воркуты,
Не постигая, что со мной происходило;
Я был с изящною буфетчицей на «ты»,
И что-то в ней меня томило и любило…
Её глубокие небесные глаза
Меня поили притягательной тоскою, —
В них было то, что в жизни я недосказал,
И было всё, чего не выразить строкою.
Я ей рассказывал про наш суровый быт,
Про ЗФИ, про экспедицию, полёты;
Она внимала мне, ловя тепло судьбы,
И словно ждала от неё ещё чего-то…
Потом в служебном закутке меня врасплох
Вдруг обожгло её неровное дыханье…
И я припал к её устам, утратив слог,
Как будто встретил неизвестное созданье.
И этот долгий поцелуй, как дар извне,
Из головы моей повышиб все полёты;
И нежный голос как пропел: «Пойдём ко мне,
Ещё немного – и закончу я работу…»
И я на радостях ещё взял коньяку,
Я был не пьян, лишь околдован чувств аккордом;
Я на неё смотрел, испепелив тоску,
Я был влюблён, сидя в тылу аэропорта.
Мечтал не долго я в буфете с коньяком,
Она исчезла по делам в своей служебке;
И тут меня тряхнула память, словно гром:
Я должен срочно был лететь! И шок был крепким.
Меня нашли друзья на входе в шумный зал,
И мы мгновенно собрались у самолёта;
А в голове моей рыдал и трепетал
Певучий голос: «Я закончила работу!..»
О, как легко в один момент про всё забыть,
И обмануть себя и ближних не пытаться;
Но как же странно до сих пор в себе хранить
Ту незнакомку, что любила целоваться.
Состояние дна
Душа – как подводная лодка,
И ей ни к чему горевать;
А мир погружается в водку…
Я буду тихонько всплывать.
Тонус восьмидесятых
Вновь мороз гложет сердце, деревья – как мрамор,
И туманится воздух, мятежа озноб;
Опустел тротуар в заторможенной драме,
И колотится плоть, как актриса без проб.
Но в момент бодуна эта стужа некстати,
А вчера было жарко, и было что петь;
Но теперь – не до этого, пляска не катит,
И одна лишь идея: в бреду не сгореть…
Почему всё так сложно? Зачем мы лакали
Эту смесь алкоголя? На блажь повелись…
Отходняк беспощадно сорвал все вуали,
Обнажил маету и заставил трястись.
Нет, я всё понимаю, – мы пьём только в праздник,
А работаем трезво; о чём разговор?
Но бывают всегда исключенья из правил, —
Типа драмы любовной, где шарм без опор.
Или друг потерял интерес к этой жизни,
Забивая на всё – от работы до слов;
И молчит, словно в тайны вникает Отчизны,
Постепенно теплея от певчих основ…
Эти певчие силы всегда в нас сияли!
Но теперь надо выжить… Магáзин закрыт,
Я как будто к скале всей натурой прибит…
До одиннадцати мы дотянем едва ли…
Но в больших поездах – рестораны крутые, —
Там ведь можно любое лекарство найти;
Это выход! Спасенье! А мы – не пустые,
Лишь бы выйти на эти большие пути…
Город шум встрепенул, возвратив сердцу тонус,
Огрубевшие думы почуяли прыть…
И железный состав открывает вагоны,
Чтобы было, что выпить и чем закусить.
Холод
Отчаянье – как жгут,
Когда не греют вены,
Когда нагие вести —
Как ноги на снегу…
Беспомощна порука
И нет нужды в словах,
Когда стучит разлука