– Луиш-Бернарду! Луиш-Бернарду!

Монотонный шум двигателей «Заира» удерживал Луиша-Бернарду в состоянии бессознательного оцепенения, которое только подкреплялось такой же монотонностью пейзажа, уплывавшего прочь от него, сидевшего в шезлонге на задней палубе. Все отмеченные хорошей погодой дни путешествия, начиная от столицы, он провел здесь, на корме, наблюдая за образующейся от гребного винта пеной, казалось, плывущей назад домой, в Лиссабон, в то время, как он, пленник судьбы, навстречу которой вез его пароход, следовал в обратном направлении, непреклонно удаляясь от него, миля за милей.

Чтобы не уступить своей печали, он погрузился в чтение собранных во вместительном саквояже книг и документов по Сан-Томе́ и При́нсипи, полученных в министерстве по заморским территориям, проводя за ними нескончаемые часы досужего безделья между приемами пищи, которую он делил за капитанским столом с двумя десятками человек из числа старших членов команды и пассажиров. Лишь это время все еще являлось для него частью того оставшегося позади, знакомого и близкого ему мира.

Министр настоял на том, чтобы лично вручить ему подготовленный специально для него портфель документов, сопровожденный собственными замечаниями Его Превосходительства, с напоминанием основных тезисов «Руководства по политике правительства на заморских территориях».

Последнее было довольно туманным опусом с некоторыми логическими заключениями и визионерскими рассуждениями, отличавшимися бесполезностью и абсолютной невозможностью применения на практике – что, кстати, хорошо понимал не только Луиш-Бернарду, но и сам министр. Король в этих делах, по крайней мере, заглядывал чуть вперед. Что же касается министра, то он ограничился небольшой заметкой в газете, где было написано, что им был принят новый губернатор Сан-Томе́ и При́нсипи, «которого он ознакомил с основными направлениями политики на заморских территориях, подчеркнув незыблемость, справедливость и неоспоримость задач, касающихся Сан-Томе́ и При́нсипи, что было уже многократно подтверждено развитием событий последних лет». Его Превосходительство выражал уверенность в том, что на Сан-Томе́ у губернатора все сложится хорошо и не сомневался, что Луиш-Бернарду приложит все силы для успешного выполнения своей миссии. Министр пожелал ему удачи, проводил до лестницы. Спускаясь вниз, Луиш-Бернарду вдруг увидел себя со стороны: абсолютно посторонний человек, которого разве что только не выпихивают – из Лиссабона и из его собственной жизни. «Я в ловушке. В самой настоящей ловушке!»

Сейчас, по крайней мере, это бесконечное путешествие подходило к концу: завтра, ближе к полудню, они должны были встать на якорь в акватории порта города Сан-Томе́. С тех пор как они покинули ангольский порт Бенгела, Луиш-Бернарду начал замечать, что воздух становился все более тяжелым, а свежий атлантический бриз постепенно затихал, сменяясь нависающим над морской поверхностью плотным слоем влаги. Корабль неуклонно приближался к линии Экватора, продвигаясь вперед через облачную дымку, за которой его ждал неведомый ему доселе мир. Он думал, как, должно быть, это пугало португальских моряков, когда они теряли из виду африканский берег и плыли в пустоте океана навстречу мрачным владениям Адамашто́ра[21].

Луиш-Бернарду покинул Лиссабон ранним мартовским утром, погрузив накануне на судно свой багаж. Он включал чемодан, полный медикаментов, заготовленных его товарищем по четверговым посиделкам доктором Филипе Мартиньшем, два чемодана книг, из расчета одна книга в неделю на сто пятьдесят недель, граммофон и несколько любимых пластинок – Бетховен, Моцарт, Верди, Пуччини. Был также сундук с одеждой для тропиков, посудный сервиз и его личный набор ножей в серебряном футляре, две дюжины ящиков вина и дюжина коньяка, восемь коробок сигар, купленных в лиссабонском районе Шиаду, в лавке Havaneza, писчая бумага, ручки и чернила на три года вперед, любимые прогулочные трости, а также – домашний письменный стол со стулом, которым суждено было стать слабым напоминанием обо всем том, что ему пришлось оставить.