– Значит, витрен? А пласты азимутально куда падают: сюда… сюда? – она снова потянулась к карте, отстраняя Лёху грудью, будто маму родную. И порывистый её натиск, и нахлынывающий жар тела, и невинный взгляд от носа к виску, выдающий детскую наивность и девичье очарование – мгновенно взбудоражили и взорвали лешино либидо. Он заметно отшатнулся и ощутил внезапный жар лица… Отошёл к окну, словно увидал на улице НЛО.

– По-разному. Они почти горизонтальные. Градусов пять-семь есть… По мощности – этакие пластики чёрного шоколада в песочном тортике: Наиболее жирные – третий и четвёртый. На разрезе покажу. Пошли… на Шерловую.

– Можно, я переоденусь? И чаю попью.

– Тебе помочь?..

– В смысле?

– Чай в одиночку – тоска несусветная.

– Перебьёшься.

– Серёдка сыта и края говорят.

– Не поняла… Что-что… селёдка? В смысле – тощая? Ну, ты и…

– Валяй… пей и переодевайся. На улице подожду. – Лёша Бо выдохнул сжатый воздух, ощущая краску лица, точно жар от углей мангала. Вышел в дверь, зацепив ногой пустую корзину и чертыхнувшись.

Валя вслед коротко хохотнула.

Шерловая гора – горняцкий посёлок, приютившийся в степи, у подножья небольшой вершинки. Улиц больше, чем в Хараноре, лиственным колком облесён и защищён от вековечных ветров. Но так же казенно-неуютен и прямолинеен. Из архитектурных изысков – поселковый ДК с круглыми колоннами у входа. Вероятно, в греческом стиле…

– Рассказывают, основал посёлок нерчинский казак Иван Гурков, нашедший в горах цветные камни – топаз и аквамарин. «За сие открытие велено выдать ему в вознагражденье пять рублей». Пять рублей казак пропил за одно лето, но дом и нехитрые постройки успел сделать… Посёлок рос как на дрожжах, на… оловянной руде. Потому и имя получил Шерл, чёрный турмалин, то есть – руда на олово, ну, ты знаешь…

– Обижаешь. Я вообще-то не на уголь специализировалась, а на цветные камни.

– Во как. Не на тот поезд посадку сделала?

– Всё банально: Миркин меня на деньги раскатал. Мол, жильё будет собственное и оклад, как…

– …у техрука.

– Опа-на… Тебе то же обещали?

– Мне-то ладно: я на тройки учился. А как ты… такая… повелась на их условия?

– Какая?

– Хрупкая…

– Ещё?

– Нежная…

– Ещё?

– … хрустальная как…

– …туфелька? Меня родные по блату пристроили.

– Ни фига себе… А говоришь – Миркин.

– В том числе…

– Постой… Значит, Миркин – твой…

– Мой-мой… …плюс ещё один… Тюфеич. – Валя кокетливо повертела вздёрнутой ручкой.

– Кадровик из экспедиции? Не привираешь? Ты, выходит, из элиты? Из золотой молодёжи?

– Расскажи о Хараноре. В Шерловой горе магазин хозтоваров есть?

– Есть книжный. Лёша Осколков говорит – шикарный. Тебе зачем хозторг? Мыло выдадут…

– У меня в поезде кружку украли.

Путь до первых взгорок преодолели лихо. В короткие передышки окрестные закутки Лёша показывал рукой, словно экскурсовод груды итальянских развалин: ось мульды, границы Харанорских копей и Кукульбейского разреза, векторы буровых профилей и площадей, на которых им предстоит выполнять работы. Валя переспрашивала, преодолевая одышку, сама тянула руку к горизонтам, уточняя то да сё. Лицо её источало розовый цвет и мину удовольствия. Лёша украдкой любовался.

Не сговариваясь, пошли в посёлок, точно это и была их главная цель. В книжном магазине, перерыв весь выставленный фонд, Лёша неожиданно обнаружил любопытный фолиант: двухтомник «Киевская плалтирь 1397 года» – красочное фотовоспроизведение рукописи и исследование её, сделанное Вздорновым, очевидно, историком и искусствоведом. «Книга о Киевской Псалтири написана мной в 1969—1972 года» – нашёл строчку во втором томе. Два тома, обёрнутые в суперобложки, упакованные в картонный блок, общим весом почти в пять килограмм. Сердце книжного жучка-библиофила дрогнуло: это же раритет, которому цены нет! Цена была: шестьдесят рублей. Были и деньги, но лишь месячный бюджет. Как бывало не раз, решение о покупке было сильнее рассуждений и сомнений: не оставлять же такой фолиант здесь, в богом забытой дыре…