Новый Свет очаровал и напугал молодого Бальмиса. Благодатная щедрость побережья, судоходные реки, впечатляющие горные ущелья, пышные тропические леса – все это были явления совсем иного масштаба.

Дорогая Хосефа,

я очень сомневаюсь, что вы с ребенком сумели бы пережить это путешествие, так что не отравляй себе жизнь мыслями о том, что могла бы меня сопровождать. Здесь все намного величественнее и сильнее: не дождь – а настоящий потоп, солнце не светит, а нещадно палит. Растительность невероятно густая и пышная. Кажется, здесь природа отбросила все ограничения и дала себе полную волю. Влажность и жара превосходят рамки разумного. Едва мы высадились в порту Эль-Гуахиро, нашим войскам пришлось сражаться с индейцами, подстрекаемыми креолами, – это рожденные уже здесь потомки испанцев. Поскольку перевес наших сил очевиден, то командование сейчас ведет мирные переговоры. Нескольких зачинщиков помиловали и пообещали выделить креолам посты в местном управлении.

Я тем временем занимаюсь наблюдениями за жителями деревень, их положение приводит в отчаяние: повсюду в грязи и нечистотах валяются тела мужчин, женщин и детей, умерших от оспы. Большинство индейцев – ходят они голышом и наносят на кожу цветные рисунки – страдают от истощения и изнурения. Много слепцов, их лица покрыты гнойными язвами. Я и вообразить не мог, что на свете существует подобная нищета. Отец Эспиноса, местный миссионер, сообщил мне, что, по его подсчетам, каждый третий индеец погибает от оспы… Но сами они не верят, что это болезнь, а полагают, будто это кара за то, что они разгневали своих богов.

Бальмис передвигался по узким извилистым тропам, которые то и дело пересекали бурные реки. Когда силы кончались, он усаживался на узкое сиденье с длинной доской в качестве спинки, которое тащил на плечах индеец-носильщик. Бальмис не отрывал глаз от дороги; ветки кустов и деревьев, через которые они пробирались, хлестали и царапали кожу. Тик, до этого проявлявшийся лишь непроизвольным морганием, превратился в гримасу: лицо на уровне глаз судорожно кривилось, а шея вытягивалась. Он стал пугалом для местных детишек и посмешищем для взрослых – несмотря на ужасающие условия существования, индейцы сохраняли детскую непосредственность.

– Дикарь, выбравшийся из сельвы и подхвативший оспу, – почитай что покойник, – говорил отец Эспиноса. – Почему? Да потому, что лечиться он будет заклинаниями и обливаниями холодной водой. Они не понимают, что эпидемии – это Божья кара за их неправедную жизнь.

– Не впутывайте в это Бога, падре. Он тут ни при чем.

– Тогда как вы объясните, что каждый третий индеец погибает от оспы? Дохнут, как клопы, у меня порой появляется чувство, что они так и вымрут все до единого. Ясно, что Бог их покинул… Должно быть, есть причины.

– Причина одна: оспа – это заболевание, о котором мы еще очень мало знаем. А если индейцы умирают быстрее и чаще, чем мы, то это потому, что их тела более слабые.

– То есть вы не верите в Божью кару?

– Отец Эспиноса, я верю прежде всего в науку, да простит меня Господь, – промолвил Бальмис, перекрестившись и вытянув шею.

Священник бросил на него исполненный скепсиса взгляд. Этот человек, – не верящий в Бога, хоть и крестится, со своим странным тиком, из-за которого его лицо искажается гримасой так, что не понять, злится он или смеется, – казался ему еще одной заблудшей душой. Согласно собственной системе оценок, падре полагал, что бывают заблудшие души и среди индейцев, и среди белых; именно такой человек стоял сейчас перед ним. Он решил сменить тему беседы: