Сама мысль о том, что ее так беззастенчиво обольстили, была ненавистна девушке, а по ночам на поверхность пробивалось бессознательное, раз за разом погружая ее в повторяющийся кошмар: она застигнута пожаром в объятом пламенем доме, и Бенито в своем алом сверкающем мундире является, чтобы спасти ее. Она просыпалась в поту, обливаясь слезами, – столь разителен был контраст с действительностью. Как только получалось ускользнуть из дома, она возвращалась в те места, где они вместе гуляли, словно могло случиться чудо и вдруг из ниоткуда возник бы Бенито. Исабель расспрашивала его однополчан, выкрикивала его имя на аллеях парка, не обращая внимания на недоуменные взгляды прохожих, писала письма, остававшиеся без ответа. Если он и был жив, то перестал существовать. Постепенно пришло осознание того, что она одна на белом свете, а в ее чреве подрастает ребенок, который вскоре изменит ее жизнь. К концу дня Исабель зарывалась лицом в подушку, представляя себе, как возвращается в деревню, к холоду и грязи, одинокая, с ребенком в подоле, и захлебывалась в рыданиях. Теплое отношение семейства Ихоса не приносило никакого утешения; Исабель его не заслуживала. Она ощущала себя заблудшей овцой, изгоем.

Она была уже на третьем месяце, но до сих пор ни в чем не призналась своим хозяевам, несмотря на то, что подруга-кухарка постоянно ей об этом напоминала. Исабель была настолько уверена, что ее тут же уволят, что никак не находила в себе смелости; в глубине души она продолжала верить, что ее жених вернется. Дважды в неделю она ходила в полковую канцелярию в Ла-Корунье, где через месяц ей сообщили, что, наконец, Бенито нашли и он жив. Однако всплеск радости длился недолго, ровно до той секунды, когда офицер сообщил ей, что след жениха теряется в Севилье. Исабель решила, что он уехал в Америку один, а ее не известил, поскольку не мог взять ее с собой… Было невозможно смириться, что Бенито попросту окончательно ее бросил, забыл, обманул, что ее вычеркнул из памяти человек, которого она так любила. Этого она допустить не могла. Она находила тысячи причин, чтобы найти ему оправдания, питая надежду, что в один прекрасный день он вернется за ней и за своим сыном, с карманами, полными денег. Эта мечта была ей необходима, чтобы не пасть духом, потому что перспективы виделись весьма прискорбными. Мысль о том, чтобы вытравить плод, она даже не рассматривала. Подкинуть ребенка в сиротский дом – это тоже было не для нее. Отсутствие рядом мужчины грозило превратить ее в проститутку. Разве не значится в городских уложениях, что «никакая незамужняя девица не должна проживать одна, торговать фруктами и каштанами; а та, что нарушит этот закон, будет отправлена в приют»? Оставался лишь один вариант, позволявший избежать публичного позора: объявить себя «непредумышленно оступившейся», то есть обманутой: в этом случае ей следовало явиться к коррехидору[14] и заявить о своем положении вследствие нарушенного мужчиной обещания жениться. По закону она могла просить у суда защиты от нападок и преследования. В свою очередь, она брала на себя обязательство заботиться о ребенке или отдать его на усыновление, а также вести жизнь порядочную и скромную. Либо так, либо возвращение в деревню – с опущенной головой, с навсегда запятнанной репутацией. Конечно же, родные ее примут, но при условии, что она опять не впадет в грех, будет честной и работящей, посвятившей себя целиком уходу за ребенком.

Исабель уже мысленно собралась покаяться перед хозяевами, когда внезапно намного более грустные события не отодвинули ее заботы на второй план. Прелестная и добросердечная донья Мария-Хосефа занедужила, болезнь походила на грипп.