Майлз осторожно, стараясь не дышать, подошел к дверному проему, словно боялся нарушить тишину, которая окутывала комнату, стараясь не издавать ни единого звука. Он медленно перевел взгляд на центр комнаты и тут же замер, словно окаменел от ужаса, его мышцы напряглись, а сердце забилось с бешеной скоростью, готовое выскочить из груди. На столе, в неестественной, почти карикатурной позе, лежал человек. Он был обнажен, и его тело было истерзано, словно его растерзали дикие звери, или, что еще хуже, безумный садист. Кожа была покрыта глубокими порезами, рваными ранами и странными разрезами, из которых, казалось, до сих пор сочилась кровь, словно он был мертв лишь пару минут. На лице застыла гримаса ужаса, а глаза, открытые и пустые, смотрели в потолок, словно искали там ответы на свои мучения, а может быть молили о пощаде. Его рот был открыт в беззвучном крике, словно его боль все еще продолжалась.

– Боже мой… – прошептал Майлз, отступая на шаг назад, словнопытаясь укрыться от ужаса, охватившего его. Его желудок сжался от отвращения, тошноты и ужаса. Он никогда не видел ничего подобного, даже за годы работы в убойном отделе, где он повидал много жестокостей. Это было за гранью человеческого понимания, за гранью всего, что он считал возможным. Это было не просто убийство, это было издевательство, варварство и абсолютное безумие.

Он с трудом подавил тошноту, которая подступала к горлу, и сделал еще один шаг вперед, словно его ноги перестали ему подчиняться, желая убедиться, что его глаза его не обманывают, что это не галлюцинация, вызванная темной атмосферой этого места. На теле жертвы было нанесено множество порезов и разрезов, некоторые из которых были явно сделаны с хирургической точностью, словно их делал профессионал своего дела, а другие, напротив, были хаотичными и неаккуратными, словно их делал человек, одержимый безумием, а может быть и вовсе какой-то зверь. Майлз попытался рассмотреть лицо жертвы, но оно было изуродовано до неузнаваемости, обезображено нечеловеческой жестокостью. Он знал, что это не обычное убийство, это что-то куда более жестокое, извращенное и зловещее. Это была не просто смерть, это было настоящее мучение, настоящая пытка, это было проявление темной стороны человеческой натуры.

– Он… он еще жив? – прошептал он, надеясь на чудо, на то, что ему показалось, но его надежда тут же угасла, как свеча на ветру. Пустые, безжизненные глаза, застывшая гримаса боли, и неестественное положение тела говорили сами за себя. Этот человек был мертв, давно мертв, и, судя по всему, умер мучительной, ужасной смертью. Он стал жертвой жестокого эксперимента.

Пока Майлз пытался переварить увиденное, его разум отчаянно пытался найти объяснение всему этому ужасу, он заметил что-то, что ускользнуло от его внимания ранее. На полу, рядом со столом, валялся окровавленный хирургический скальпель, его металлическая поверхность блестела в свете фонарика. Он был тонкий и острый, и на его лезвии виднелись капли засохшей крови, а также еще что-то черное и липкое, что вызывало отвращение. – Вот чем ты его убил, ублюдок… – прорычал Майлз, поднимая скальпель, пытаясь сдержать гнев, который кипел внутри него, и одновременно он чувствовал тошноту от вида этого инструмента смерти. Ощущение холода и мерзости от прикосновения металла, пропитанного смертью, прошло по его руке, заставляя его невольно содрогнуться.

Внезапно звук, раздавшийся сзади, словно разрывая тишину, заставил его резко обернуться. Он услышал негромкий, но отчетливый скрип старых половиц и тихий, едва слышный вздох, словно кто-то пытался скрыть свое присутствие, словно кто-то подкрадывался к нему, как хищник к своей жертве. Он быстро поднял фонарик и направил его в сторону звука, готовясь к схватке, словно почувствовал приближение опасности, словно какой-то хищник вышел на охоту.