Лукьяновна помолчала, собираясь с силами:

– А мой-то… срок на Земле матушке… закончился.

Сказала это Лукьяновна и последнее дыхание испустила.

Тяжело было Егору видеть, как отлетела душа доброй старушки, хотя вот она сама перед ним еще теплая, бездыханная. Но уже стекленеют глаза, нос заостряется, и уже не услышит он из ее уст душевных слов. Закрыл Егор Лукьяновне очи и позвал соседок, чтоб обмыли они ее. А сам отправился к ее сыну о кончине сообщить.

Тот опять вышел хмурый, растрепанный. Не дослушав Егоровы слова о сочувствии, захлопнул дверь, буркнув, что придет.

Явился только почти к самому выносу на третий день. Пришлось Егору развязать несколько своих узелков с монетами, чтобы похоронить старушку по-людски: с отпеванием, с гробом, с поминальным обедом. Когда же поминки подходили к концу, сын Лукьяновны, выпив, наевшись, громко сказал на всю избу, обращаясь к хлопочущему Егору:

– Слушай, жилец, чай, материны деньги не все на помину ушли? Поди, что-то и осталось?

Застыл Егор от неожиданности. Не сразу дошло до него значение этих слов. Но на нем скрестились сразу множество глаз поминающих. Он не знал, что и ответить этому наглому и неблагодарному человеку.

– Ну что молчишь, язык проглотил. Прикарманить деньжонки-то хочешь. Так вот, не допущу я энтого! Вот тут свидетелев много, – и он обвел руками стол, за которым сидели люди. – Не отвертишься!

Глаза поминавших, которые доселе выражали скорбь, засветились разными чувствами: кто поддерживал сына покойницы, кто возмущался, мол, дело ли сейчас о деньгах говорить, когда душу усопшую надо поминать. Но сын Лукьяновны, как будто не понимал, как кощунственны его речи:

– Дак ведь, улизнет плут с моими деньгами, ищи ветра в поле! – голос его стервенел.

Егор чувствовал себя как будто в страшном сне. И не верилось этим несправедливым словам, и в то же время, как ком тяжелый наваливался на него. Он, как-то робко пролепетал:

– Не давала мне покойная никаких денег…

– Да ба-а-а! – издевательски пропел сын Лукьяновны. – Не на свои ли собрал ты поминки, благодетель ты мой? Не твои ли цаловать ноженьки мне?

Затрепетало всё внутри у Егора. От обиды и за себя, и за добрую Лукьяновну. Ничего он не смог сказать в ответ, никаких слов не находил. Если бы тот обижал свою мать живую, он бы смог вступиться, а тут. Он смог только промолвить:

– Если у Лукьяновны были деньги, то они где-то лежат нетронутыми. Опомнитесь!

– Ох ты, какой умник! Да нешто я поверю твоим песням!

Он решительно вышел из-за стола. Многие из поминающих поспешно покидали комнату, уходили прочь от назревающего скандала. Егору противно было от того, что устроил сын Лукьяновны из ее помина. Ведь душа ее находится еще здесь, и плачет, и стенает, видя это святотатство. Хотел он его постыдить, но ничего не сказал и сделал шаг к выходу, чтобы глотнуть свежего воздуха и забыть такие помины, как дурной сон. Но этот сатана в образе человека, подскочил к Егору, схватил его за шиворот и, встряхнув, прокричал:

– Поучи меня еще, пащенок! В околотке тебя сейчас обыщут да всю твою спесь собьют.

Егор не в силах был сопротивляться рослому сильному мужику. Он упирался ногами, пытался вывернуться из его рук, но тот тащил, грязно ругаясь. Рядом бежали соседки Лукьяновны, причитая и увещевая неблагодарного. Ведь они знали всю историю Лукьяновны.

– Не бойся Егорушка, мы тебя не дадим в обиду, мы расскажем всё, как есть! – говорили они на бегу.

Егор перестал вырываться, надеясь, что в околотке они заступятся за него. Если бы не это, он постарался бы вырваться. Так до полиции и дошли. Сын Лукьяновны втолкнул его в дверь и с порога начал жалобную песню, что де привел татя, который ограбил усопшую старушку, и что власти должны его обыскать, а деньги вернуть наследнику. Сын Лукьяновны для достоверности стукнул себя в грудь. Соседки загалдели, защищая Егора. И тут в комнату приемную вышел откуда-то полицейский чин. Он гаркнул: