– Уж не обижайся на меня Егорушка, возьми ты их, ради Христа. Впору мне тебе самой платить.

Улыбается ей в ответ Егорка и покупает на эти деньги вкуснятины всяческой и перед Евлампией на столе раскладывает. Вот так и живут душа в душу, стараясь друг другу угодить.

А вот уж, когда совсем плохо стало Лукьяновне, послала она Егорку к сыну своему известить о хворях, чтобы еще вживу повидаться да попрощаться на всякий случай. Растолковала, где его найти в Петрине за горой.

И вот он стоит перед дверью. После долгой стукотни Егорки в дверь вышел на крыльцо босой мужик с красным опухшим лицом, черты которого неуловимо схожи с материнскими. Хмурый, недовольный:

– Чё надо?

– Я от матери вашей Евлампии Лукьяновны!

– Ну?

– Уж больно хворает она, просила навестить ее, попрощаться може.

– А ты кто таков? – продолжал допрос мужик.

– Я на хвартере у них живу, подмогаю в меру сил.

– Ну? – мужик переступил с ноги на ногу и вдруг зевнул, обдавая Егора перегаром.

– Да вот, в любое время отойти может, – решил сгустить краски Егорка, чтоб, как-то усовестить мужика, разжалобить его.

– Ну так ведь жива еще? – ни одна жилка не дрогнула на пропитом его лице.

Почесал мужик одной ногой другую и выдал такое, что захолонуло у Егорки сердце:

– Помрет, придешь – скажешь! – и с этими словами захлопнул дверь перед носом парнишки.

Никак не мог опомниться Егорка. Столбом стоял у двери. А потом побрел восвояси, не зная, что будет говорить Лукьяновне про ее сына, чего обещать. Когда пришел, совсем расстроился. У той в глазах было столько ожидания, что впору хоть назад иди и силой тащи поганого мужика к матери родной! Да разве он, Егорка, справится? Отводя глаза, пробормотал парнишонка невнятное, что, мол, явится вскоре. Всё поняла Лукьяновна. Задрожали ее губы, слезинка скатилась по щеке. И всё равно вругорядь вздрагивала от любого шума, на дверь с надеждой поглядывала. Но уж больше ни про сноху, ни про сына словинушки не молвила.

Через некоторое время совсем слегла Лукьяновна, и ухаживал за ней Егорка почище родного внука. А ведь за больным лежащим человеком, известно сколько нужно пригляду да хлопот. Смотрела на него больная благодарными обожающими глазами, а сказать ничего не могла, потому, как отнялся язык по болезни. Только помыкивает Лукьяновна да плачет. А он ее успокаивает:

– Не тревожься баушка Евлампия, не брошу я тебя. Сам я сирота, знаю, как на свете одинокому быть.

И с такими ласковыми словами поглаживает ее по руке. Жалко ее, уж больно добрая старушка.

Однажды Лукьяновне стало лучше. Она даже заговорила. Вначале, правда, непонятно, но старалась выговаривать слова целый день, и к вечеру Егор ее понимал. Обрадовался:

– Ну вот, баушка, тебе и полегчало!

Покачала Лукьяновна отрицательно головой и поманила парнишку поближе:

– Оставляю я тебе Егорка свой домик и чудейные слова. Домик не вечный, а вот слова эти во всю жизнь тебе понадобятся. В них сила, но помогают они только для добрых дел и в трудную минуту. И не во всех устах они силой наполняются. Коварным да злобным людям не даются. Для дел пакостных пустыми становятся. Запомни это. А еще они клады открывают. Простые слова незатейливые: ЯВИСЬ И ВОЗМОГИ! Вот и все.

Отпрянул вначале Егорка от Лукьяновны в испуге, уж не колдунья ли старуха?

А она улыбнулась устало, будто поняв его:

– Не опасайся, не колдовские это слова, не беса они призывают. Только в чистых и не грешных помыслах помогают.

– Что же, Лукьяновна, не помогли эти слова тебе? – вопросил Егор. – Бедная и одинокая ты?

Вздохнула тяжело Лукьяновна:

– Значит, по жизни грешна я была, коли даже сына родного потеряла для себя. А ведь он в малолетстве добрый да ласковый был… – слезинка скатилась у Лукьяновны по щеке. – Вот только к старости Господь и надоумил покаяться во всем. А уж поздно. А в словах этих не сумлевайся. Они самые и помогли мне сейчас вернуть речь, чтобы могла я тебе о них поведать.