– Своих услышишь, – хмыкнула подруга, усаживаясь за стол.

Она уже в курсе моих восторгов по поводу их музыки и сыгранного лично для меня концерта. Про терзания на репетиции я еще поведать не успела.

– Как они вообще-то к тебе относятся, по-джентльменски?

– Даже слишком. Даже те, кто, кажется, меня недолюбливают. Никакого хамства, подколов и прочего, чего я боялась. Может, только пока…

– Может, там скоро война начнется за твое расположение? – Мотька разложила на тарелку уже порезанную колбасу.

А я не предложила помощь! Очки с улицы запотели, и я толком не видела, что она делает, да и сама в таком положении могла сделать немного. В очках-то не могу ровный кусок отрезать – чего бы то ни было, хоть хлеба, хоть огурца. Тренировка делу не помогает – проверяла. И все-таки я всегда предлагаю помощь. Зачастую люди жалеют, если соглашаются: я роняю неровно отрезанные куски, не могу найти, куда что положить и откуда что взять, боюсь что-то разбить.

– Давай хоть чая заварю, – сидеть сложа руки тоже противно.

– Я уже утром заварила, не беспокойся. До чая еще надо допить! – Мотька скосила взгляд на бутылку.

Что до расположения, мне даже в голову не пришло, что я могу кому-то из этих ребят понравиться. Во мне всегда видели «своего парня», а нравилась я мужчинам постарше лет на десять.

– А что, там таких нет? – Матильда хитро сощурилась.

Я пожала плечами. Мне трудно определить возраст, а в наше время все особенно по-разному выглядят.

– Да ну, я даже не думаю об этом, – отмахнулась я.

– И правильно. Одно расстройство от этих отношений.

Мне не привыкать быть одной – я такой выросла. Еще немного, и я отвыкну быть с кем-то. В юности мне хотелось найти свою компанию, принадлежать к какому-то клану, субкультуре, иметь много друзей, подруг, парня. В какой-то момент это появилось, но я опять оказалась не у дел. Такое чувство, что жизнь касается меня настолько, насколько я в состоянии видеть – на десять процентов. Остальное уплывает мимо глаз, не успевающих сфокусироваться. Лика, бывало, только с кем-то познакомится, уже отмечает с ним праздники, заменяет его на работе, навещает в больнице, едет в поход, а я узнавала это все задним числом.

– Может, она не хотела подпускать тебя ближе? – Мотька положила ломтик колбасы на кусок белого хлеба.

– Да нет, просто я скучная. Все чем-то интересовались, говорили о религии, о мифологии, спорили, философствовали, а я всегда молчала.

– Так, скорее, тебе было скучно.

– Нет, мне было интересно их слушать и восхищаться. Потом чувствовала себя тупицей. Меня там терпели только потому, что я неплохо пела и на пианино играла – никто больше не умел, меня уважали. Причем заочно – фоно на пикник не принесешь, никого искусством не поразишь. Лика же всегда гитару таскала, душа компании.

Мотька вздохнула.

– А потом я влюбилась в одного парня, но он мне взаимностью не ответил. И я перестала в тусовке появляться.

– Я его знаю? – поинтересовалась хозяйка.

Я кивнула. Она кивнула в ответ.

– Я рада, что у нас больше нет белых пятен. Я догадывалась, но напрямую у тебя спрашивать стеснялась. Уж прости, но я не могу представить вас вместе. Ты слишком характерная для него, слишком харизматичная.

Я чуть не поперхнулась соленым огурчиком.

– Я серьезно, – настаивала Мотька, – а он какой-то рохля. Таких надо тянуть и пинать, а зачем оно тебе?

В любом случае, у него уже семья. Я же для себя решила, что если не с ним, то ни с кем. Не надо оно мне. На это Матильда ничего не ответила, но в воздухе повисло: время покажет.

– А я, знаешь ли, позволила себе немножко влюбиться, – подруга улыбнулась, не показывая зубов, и постучала ногтями по фужеру.