Владимир Иванов-Петровский, врач-психотерапевт с 40-летним стажем работы с зависимыми людьми, 1987-92 гг. – главный нарколог Министерства здравоохранения РБ, 1992-94 гг. – и главный психиатр Минздрава.

Начало конца

На улице лежал человек… Нет, не лежал. Человек валялся. И не на улице, а во дворе собственного дома. А конкретно – в том самом месте, куда люди из окрестных домов выносят мусор, то есть – на помойке. Аккурат между металлическими контейнерами зелёного цвета. Человек был мужского пола, одет в дорогую дублёнку и обут в кеды советского времени – с белыми резиновыми носами и кругляшом сбоку.

Было утро. И была весна. Но не та, что уже пришла «рыжею девчонкой, тёплою ото сна, в озябший мир». Весна значилась лишь по календарю. Поэтому мир оставался озябшим. И человек на помойке, по-видимому, тоже. Во всяком случае, так показалось местным котам, которые решили человека согреть своим дыханием. Или им просто стало его жалко, и они, пытаясь вернуть к жизни представителя «братьев своих старших», дружно облизывали ему лицо (хотя предполагается ещё и другая причина).

Представитель открыл глаз. Второй не открывался. Неверной рукой описал полукруг в воздухе и попытался отогнать сердобольных животных. Не вышло. Человек был слаб: четыреста дней пьянки сделали своё дело. Но живучесть человечья порой потрясает: он умудрился-таки принять вертикальное положение и пошёл «заливать горе». А куда ж ещё ему было идти? В его чашу омерзения и презрения к самому себе коты, кажется, добавили последнюю каплю, и жить с таким помойко-кошачьим позором трезвым человеку просто не представлялось возможным…

Мы теперь не отправимся вслед за человеком пить. И живописать сие занятие мы не станем. Как это обычно происходит, знают почти все из вас. Момент же этот был выделен из жизни человека по имени Борис и рассказан здесь потому, что он стал кульминационным, это был апогей всей предыдущей его тридцатилетней пьяной жизни.

Ту холодную весну 93-го можно сравнить с неким пригорком. И если на него взобраться сегодня, то можно смотреть уже не только в алкогольную пропасть, которая зияет позади, но, к счастью, и обозреть ту тропку, которая, спускаясь с этого самого пригорка в противоположную от пропасти сторону, рисует замысловатый узор: она то переходит в широкую ровную дорогу, то сужается до ниточки, по которой можно ступать еле-еле, почти на цыпочках, то петляет в обход болот, то закручивается в спираль, и кажется, что не продвигается вперёд ни на йоту, то теряется из виду в дремучих зарослях, то взбирается по горам вверх, чуть ли не к самым облакам, то устремляется в низину и там замирает, а то ровным плато расстилается до самого горизонта. Но куда бы она ни завела, эта стёжка-дорожка так ярка, сочна и радостна, какой только может быть настоящая трезвая жизнь – семнадцатилетняя (на момент переиздания книги в мае 2024 года у Бориса был тридцать один год трезвости, поэтому при дальнейшем чтении цифру 17 тут заменяйте в уме на 31 – прим. Г. Х.).

Мы с вами, дорогой читатель, всё повествование будем стоять на этом самом пригорке. Когда устанем, сможем присесть или прилечь, ведь слушать и читать можно в любом положении. Будем оборачиваться назад – к адской пропасти, порой заглядывая в неё, вслушиваясь, а то и спускаясь вслед за героем туда, на самое дно, откуда ему удалось-таки выбраться. Или с радостью двинемся вперёд, догоняя ходока, шагая с ним в ногу, и тогда он нам расскажет много занимательного и интересного. Или чуток отстав, чтобы лучше можно было разглядеть то, что впереди, – ведь «большое видится на расстоянии». Ну вот, пожалуй, с него, с расстояния, и начнём ничтоже сумняшеся.