Ошибиться адресом было невозможно – во дворе, куда ни посмотри, бегали собаки. Чтобы попасть в дом, нужно было пусть не любить их, но хотя бы не бояться. Мадам Стена надежно защитила себя от вторжения судебных приставов. Въездные ворота – два каменных столба с львиными головами наверху, но собственно самих ворот между ними не наблюдается, хотя, может быть, когда-нибудь они и будут. Нет вокруг и ограды. Здесь живут в чистом поле, но в мечтах видят себя в поместье.

Сколько же тут собак! Маленькие, огромные, гавкающие, медлительные, молчаливые, презрительные, приветливые, подозрительные, кое-кто в ошейниках, большинство без них, ни одна не на привязи, ни на короткой, ни на длинной, и шум вокруг, конечно, невообразимый. Повезло собакам, которые здесь родились, бегают себе на свободе, живут без строгой муштры, привычка с детства к свободной жизни – великое благо. Я остановился посреди двора из опасения раздавить одну из тех, что бросились мне навстречу. Остановился и пообещал себе, что не буду бездумно идеализировать все, что увижу в ближайшие минуты на этой ферме. И тут же спохватился – не поддаться очарованию? Какая глупость! Держать себя в руках? Как можно отказываться от живой жизни? Собаки прыгали со всех сторон на фургон. А я-то и забыл, до чего им безразличны всякие условности.

Как только я вылез из кабины и встал обеими ногами на землю, разномастная стая накинулась на меня и стала радостно ставить печати лапами на мои любимые светлые брюки. Да, ничего не скажешь, собаки умеют утвердить тебя в качестве существующего. Я рассматривал их одну за другой, стараясь понять, кто из них с кем дружит, кто у них немножко шеф или вожак, кто по натуре спокойный, а кто возбудимый, рассматривал каждую, стараясь не пропустить ни одну. Одни лаяли, другие подхватывали, чтобы я не подумал, что кто-то затаился и готовит подвох. Мадам Стена, потревоженная собачьим хором, вышла из дома, и на меня повеяло запахом корицы. Она мигом положила конец изъявлениям чувств, неизбежных при встрече. Ее послушались безоговорочно, и все собаки разошлись, вернувшись каждая к своему безделью, и только кремовый чау-чау с прищуренным взглядом, появившийся вместе с коричным запахом, остался при ней, даже как будто немного к ней ластясь, – совершенно очевидно ее собственный пес. Мадам Стена оказалась точно такой, какой я представил ее себе по голосу, случай очень редкий, потому что моя прозорливость обычно предпочитает заблуждаться. На крыльце, уперев руки в бока и вытянув шею, стояла энергичная брюнетка лет сорока, избавившаяся от деревенской неуклюжести умением вести дела. Ее открытый взгляд сразу сказал мне о характере, который не видит нужды себя прятать. Она крепко пожала мне руку, – спасибо ей за это! – а то я мог бы традиционно чмокнуть ее в щеку. Я опасаюсь людей, которые на взгляд одно, а внутри другое, хотя выясняется это скоро, но с этой женщиной опасаться было нечего. В ней была приветливость, но не было простодушия, была мягкость, но не слабоволие, привлекательность, но без тени самолюбования. Мне показалось важным, что она была первым человеческим существом, с которым знакомились щенки, мне нравится думать, что первое впечатление многое решает. Мы обменялись положенными любезностями, она похвалила мою способность ориентироваться, потом – за то, как быстро я добрался. Я восхитился здешней тишиной и покоем и пообещал, что нарушу их совсем ненадолго, но почувствовал, что она не из тех, кто тратит слова попусту, и сам постарался потратить их как можно меньше.

– Ну, идемте, посмотрим на кутят!