Я бегу впереди, спешу задуть свечи. И, зажурившись, загадываю самое заветное на сегодня желание: чтобы у Иллариона получилось там с кем-то переговорить и у нас всё осталось как прежде…

И засыпаю в ту ночь, уверенная, что загаданное обязательно сбудется. Ведь это мне пообещала мамочка, целуя перед сном. А мамочка меня ещё никогда не обманывала.

___________________

[1] Ко́да (итал. coda — «хвост, конец, шлейф») в музыке — дополнительный раздел, возможный в конце музыкального произведения и не принимающийся в расчёт при определении его строения; пассаж заключительной части произведения.

4. – 2 –

– Мама, мамочка! Куда эти люди тащат мой рояль?! – захлёбываюсь слезами, глядя на то, как мужчины в робе, затаптывая паркет грязными ботинками, пыхтят над моим инструментом.

Мама лишь глотает слёзы, прикрывается чёрной косынкой, прижимает к себе и все время бормочет:

– Всё будет хорошо! Всё будет хорошо!

Меня взрывает. Выдираюсь из её объятий и кричу:

– Зачем ты врёшь? Ничего не будет хорошо! Ты же видишь, что твориться? Видишь, они забирают все наши вещи… А потом заберут наш дом…

Меня ломает, я падаю на пол и рыдаю навзрыд, ненавидя взрослых за ложь и это их «всё будет хорошо» на руинах мира. Кого пытаются убедить?

С моего дня рождения прошло три недели, мне пришлось повзрослеть и разучиться верить в чудеса…

Илларион появлялся в нашем доме ещё три раза. И каждый раз, там, в папином кабинете, они разговаривали на повышенных тонах. Коллектор выскакивал всегда злющий… Но стоило увидеть меня – расплывался в улыбке и по-доброму приветствовал.

А я…

Как я могла относиться к нему? Из-за него переживал мой отец, плакала мама… Но он – мне казалось, что он и сам не рад тому, в чём участвует. В красивых сине-фиалковых глазах я часто ловила грусть. А порой он горестно бормотал:

– Чёрт, как же ты похожа на неё… Анька бы мне не простила…

И не могла злиться. Не могла считать его плохим. Хотя из-за него мне пришлось спрашивать у Гугла, что такое «банкротство» и как это «пустить с молотка»?

Мой принц был единственным, кто не утешал. Однажды я, придя из школы искусств, застала его сидящим в гостиной. Понурый, со свешенной головой и упавшими на колени руками, Илларион выглядел смертельно уставшим, словно держал на своих плечах многотонный груз…

– Вам плохо? – бросила сумку с нотами, кинулась к нему.

Он вскинул глаза, поймал меня в их власть и улыбнулся.

– А, это вы, Феодосия Павловна, – хмыкнул невесело. – Нет, мне неплохо, точнее, не в том смысле, как вы подумали, – эта его манера говорить со мной, как со взрослой, очень подкупала меня, – плохи дела вашей семьи. Очень плохи. И, кажется, я сделал все, что смог…

Он ещё раз грустно хмыкнул.

Илларион оказался единственным, кто мне не соврал.

Он ушёл, а вечером в кабинете отца раздался выстрел. Когда мы с мамой прибежали – было уже поздно. Папа лежал в луже крови, а весь стол был завален бумагами – векселя, кредитные договора, долговые расписки… И клочок бумаги, на котором он написал: «В моей смерти винить Иллариона Старшилова…»

Я перечитывала это вновь и вновь, как и все те жуткие статьи о коллекторах, что нашла в сети. Он всё-таки убил моего отца! Довёл его! Это была ещё одна разрушенная иллюзия. Почему-то в тот момент она сломала меня сильнее смерти родного человека.

Сказочный принц оказался чудовищем. И обратного превращения не предвиделось. Потому что в жизни всё наоборот. Этот урок я выучила…

Больше в нашем доме Илларион не появлялся.

…И вот сейчас – сижу на полу и рыдаю. И теперь уже ненавижу маму. Хотя… Что она могла? Те люди не стали ждать. Они явились в наш дом сразу после похорон – деловые, с блокнотами, заглядывали в каждый угол, переворачивали мебель, снимали картины, потрошили мои игрушки…