Утром кортеж разъезжал по городу уже с высоким гостем. Люди подумали, что тот долгожданный поезд прибыл поздно ночью. А это было не так. Впрочем, к этому я вернусь чуть позже…

… И вот три года спустя, он, этот высокий, атлетического сложения мужчина, которого я видел в тот памятный день на вокзале, снова передо мной. Теперь уже в моем кабинете.

Сейчас, вспоминая ту первую нашу встречу, состоявшуюся 45 лет назад, мне особенно не приходится напрягать память и восстанавливать ее деталь за деталью. Давно замечено, что первая встреча, как и первое впечатление, – со всеми сопутствующими нюансами и антуражем – остается с тобой навсегда.

– Я – Гейдар Алиев, – протянул он руку.

– Пожалуйста, – пригласив его за приставной стол, я сел напротив.

Есть та редкая порода людей, которые внушают уважение независимо от внешних данных и от того, какое он положение занимает во властной иерархии. А есть такие, которым, хоть водрузи на голову корону императора, никакого почтения к себе вызвать не могут. Мой гость принадлежал к первой категории.

Посмотрев на высокие стопки папок и развернутое на середине толстенное дело, над которым я только что корпел, он покачал головой. Я подумал, что ему не понравился беспорядок.

– Ничего не поделаешь, Гейдар муаллим…

– Гейдар Алиевич, – поправил он меня, давая понять, что предпочитает обходиться без дополнения «муаллим». – А вас как по отчеству?

– Сабир Мамедович.

С тех пор меня все и всегда называли именно так – Сабир Мамедович. Только он, Гейдар Алиевич, после долгих лет знакомства и совместной косвенной и прямой деятельности называл меня Сабиром и обращался на «ты». И то делал это с глазу на глаз.

– Такой поток поступающих дел, Гейдар Алиевич, – продолжал я разговор, – что исключить неряшливость на столе я не могу.

– Понятно, рабочая обстановка. У меня не лучше, – согласился он. – Не успеешь закончить с одной партией дел, как приносят другую.

– Еще большую, чем была, – подхватываю я.

Он смеется.

– Иногда, – говорю я, завидую начальникам ЖЭКов. У них и бумаг мало, и им все равно, когда – сегодня или завтра поставить в них подписи и печати… Для них все это – канцелярщина.

– Тут Сабир Мамедович, – хитро щурится он, – мне думается, все – в качестве человека. В его внутренней ответственности и добросовестности. Ведь любое заявление, каждая бумага – чья-то проблема. А в нашем случае – даже судьба. И я давно пришел к такому выводу: о человеке можно составить мнение по тому, как он относится к письмам, заявлениям и вообще документам. Если как к никчемной канцелярской рутине – значит, ты имеешь дело с субъектом черствым и бездушным, как та же бумага. А если он читает, въедается в каждую строчку, вникает, видит проблему и ставит себя на место заявителя или обвиняемого…

Гейдар Алиевич сделал паузу, а затем добавил:

– … стало быть, он хороший человек. Во всяком случае – объективный. И решение его будет справедливым.

Я невольно и не без изумления вскинул на него глаза.

– Что, я не прав? – насторожился он.

– Напротив… Недавно, на совещании руководителей хозяйств города, где обсуждался вопрос о работе с письмами населения, эта мысль вертелась у меня в голове, а выразить ее я никак не мог. Вы же без всяких усилий. Не в бровь, а в глаз.

Гейдар Алиевич засмеялся.

– Если бы я был вашим шефом,– сказал он, – то подумал бы, что вы мне, мягко говоря, льстите.

– Не лесть. Зависть. Белая зависть. Вы так просто и легко сформулировали… Как теорему,– без всякой обиды парировал я.

– Это – опыт. Он и к вам придет,– сердечно накрыв ладонью мою руку, пообещал он.

Как бы там ни было, это его наблюдение, дающее оценку чиновнику, как человеку, крепко-накрепко впечаталось в меня.