С удовлетворение слышу треск разрываемой обёртки. А затем захлебываюсь стоном – он входит в меня резко, целиком и полностью, и тоже стонет и голоса наши переплетаются. Он замирает, словно пытаясь растянуть мгновение, я начинаю двигаться первой. Это сильнее меня. Толкаю его попой. Трусь о него бёдрами. Я знаю, что впереди ещё один оргазм, мне уже ничего не стыдно, я хочу его получить.

И потом все взрывается. Куда сильнее, чем в первый раз. Настолько сильно, что я едва не теряю сознание. Возможно, кричу, не отдаю себе отчёта. Бьюсь в судорогах. Тимофей до боли сжимает мои бедра и кончает тоже. И сейчас я жалею о том, что на нем презерватив. Я хочу его сперму. Чувствовать её внутри себя горячим пламенем. А потом чувствовать, как стекает по бедрам.

Когда моё дыхание восстанавливается, я отстраняюсь от него. Не накрывают стыдливо одеялом – после всего, что случилось, это было бы глупо и смешно.

– Во сколько самолёт? – спрашиваю я.

– В четыре утра.

– Тогда я пойду.

– Нет, мы успеем ещё…

Успеваем. Поздно ночью я смотрю на экран телефона – никогда не оставляла Нику так надолго, поневоле жду плохих новостей. Всё тело саднит. Минеральная вода в стакане плюется пузырьками газа мне в лицо.

– Я пойду, – устало говорю я. – Тётя Надя не спит, наверное. Ты уедешь?

– Уеду.

Я не оборачиваюсь. Вопреки всему, тётя Надя спит на моей кровати. Я не бужу её, все равно не хватит сил на то, чтобы уснуть. Просто сижу и смотрю в темноту, не зажигая света. Я опустошена изнутри. Внутри гулко и пусто, слегка кружится голова, как в похмелье. У меня и правда отходняк. После Бессоннова. И сколько буду отходить – не знаю. Знаю только, что справлюсь. Сумею. У меня есть опыт.

– Спать иди, бестолковая, – взмахивает руками тётя Надя. – Седьмой час!

На улице темно ещё. Тётя Надя пытливо смотрит на меня. Есть ли на мне следы поцелуев и рук Тимофея? Нет сил думать сейчас об этом. Я киваю, она одевается и уходит. Вяло думаю – надо ей сделать какой-нибудь подарок. Несколько вечеров сидела с Никой, а сегодня и половину ночи…

Завтра об этом подумаю. Бужу Нику.

– Малыш, – тихонько зову я. – Снежок. Пора в садик.

Она тянется за очками, надевает их и смотрит на меня недоуменно.

– Суббота, мама!

Я даже не знаю, какой день недели… но знаю, что не смогу сегодня сидеть дома. Я буду бояться, что Тимофей вернётся. Пусть пройдёт несколько дней. Пусть у нас обоих встанут мозги на место.

– Поехали куда угодно. Быстро собирай рюкзак, у нас будет приключение на выходные.

Это её просить не надо. С визгом вскакивает, и собирается так быстро, как никогда не собиралась в сад. Я прикидываю, куда можно поехать. В санаторий можно. Рядом, бюджетно. Будем принимать грязевые ванны, пить кислородные коктейли и болтать с пенсионерами. И главное – никаких бывших мужей.

Даже успеваю посмотреть несколько подходящих, собирая вещи. Хватаю свою сумку, дочери, а потом мы торопливо выходим из квартиры. На улице на удивление солнечно, а солнечные зимние дни это бич Ники – у неё очень чувствительные глаза и кожа.

– Больно! – тут же отзывается, словно читая мои мысли, она.

– Тёмные очки в рюкзаке, в машине достану, малыш, закрой глазки.

Я веду её, доверчиво закрывшую глаза, за руки, поднять не могу, мешают сумки. До машины остаётся несколько метров, когда путь нам преграждают. Я обречённо стону – именно этого я и боялась.

– Далеко собралась? – спрашивает он.

Затем переводит взгляд на Нику и самые противоречивые эмоции тенью скользят по замкнутому лицу. И Ника, не понимая, почему мы остановились, открывает глаза.

Я почти уехал. Сидел в три часа ночи в зале ожидания аэропорта, пил поганый кофе. На душе – срань. Нихрена не стало легче, хоть и убеждал себя, что станет. Опьянение её телом ушло, осталось жуткое похмелье. Я не хотел её вернуть. Сейчас, повзрослев на пять лет, но нисколько не поумнев, я просто хотел знать, зачем она так сделала. Я мало ей давал своей любви? Денег, стабильности? Секса? Она притворялась счастливой со мной?