– Лев Иванович! – Эдик по-настоящему разозлился. – Я тебя, конечно, глубоко уважаю, но тут ты не прав… «Т» – «торпедо», «триумф». И мы торпедируем и твое «Динамо», и армейцев, и «Спартак» тоже…

– Да не кипятись ты так, Эдик… Вот же характер! – спохватился Яшин. – Ну, попросили меня поговорить с тобой… Вот я и поговорил. Может, сказал не то… Забудь. И все.

– Кто попросил?

– Да какая разница!

Больше к этой теме они никогда не возвращались.

Тем временем подготовка к мельбурнской Олимпиаде шла полным ходом. Подгонялись не только физические, технические, но и идейно-политические кондиции игроков.

В соответствии с указаниями ЦК, весной 1956 года лучшие, испытанные партийные пропагандисты разъехались по трудовым коллективам, стремясь донести до людей историческое значение решений только что состоявшегося ХХ съезда партии. Секретарь парткома «ЗИЛа» Фатеев решил лично провести общее собрание футболистов «Торпедо» прямо на их базе, в рабочей обстановке. Коротко рассказав о титанической работе по исправлению грубых нарушений ленинских норм партийной жизни, он деликатно попросил остаться только коммунистов для проведения закрытого партийного собрания.

Комсомольцы и беспартийные безропотно покинули зал, но остались поблизости от «красного уголка»: интересно же, о чем держат совет «подпольщики» за запертыми дверями. А Эдик пристроился на скамейке, поглубже натянул на нос кепку, вытянул длинные ноги под первым весенним солнышком и, казалось, даже задремал.

Ждать пришлось долго – часа полтора-два. Когда партийцы, наконец, появились, какие-то смущенные и подавленные, их сразу взяли в плотное кольцо: «Ну что? Колитесь!»

– Ребята, вы только не обижайтесь, – упорно отнекивались те. – Но Фатеев сказал держать рот на замке. Никому ни слова, даже домашним. Информация сугубо секретная.

Правда, один все-таки не выдержал и брякнул:

– Одно могу сказать – теперь Усатому полный амбец!

– Так он и так вроде бы помер. Еще три года назад.

– Значит, не совсем еще. Думаю, скоро все всё узнают. Такого шила ни в каком мешке не утаишь[1].

– Хватит разговоры разговаривать. Все на поле! – свистнув, скомандовал ассистент тренера.

Эдик ловко вскочил со скамейки и побежал разминаться.

(В Мельбурне, несмотря на тотальный контроль и сверхбдительную охрану Олимпийской деревни, в номерах, где проживали советские атлеты, на прикроватных тумбочках неведомо откуда регулярно появлялись серенькие брошюрки с полным текстом доклада Хрущева, к тому же миллионными тиражами опубликованном на Западе. Те, кому положено, эти «подметные» книжки изымали, уничтожали, но наутро они возникали в номерах вновь. Однажды Эдик схитрил и отдал «тренерам в штатском» свеженькую брошюрку, а вчерашнюю «простодушно» утаил, проговорив при этом:

– Может, вообще не было…

Товарищи испытующе посмотрели на него, но вроде поверили.

Когда Стрельцов прочел брошюру, он никому ничего не сказал, а про себя подумал: значит, угораздило ему родиться в самом распроклятом и страшном для России году – 1937-м…

Как искренне, по-детски ликовал Эдик, когда получил первую в своей жизни золотую медаль! За победу в составе сборной команды Москвы на Спартакиаде народов СССР (своего рода малые национальные Олимпийские игры) на только что открывшемся гигантском стадионе «Лужники». Мало того, на той Спартакиаде Стрельцова признали лучшим центрфорвардом. Безусловный мэтр советской спортивной журналистики Юрий Ваньят резюмировал: «Душою этого нападения и был Эдуард Стрельцов. Может быть, впервые после Федотова и Боброва увидели мы центр атаки во всем его блеске».