…Все члены моей семьи считали своим долгом высказаться против Эдди.
«Он на девять лет старше тебя!»
«Он развелся с женой».
«Он играет джаз в ночных клубах».
Даже дедушка Турков проделал путь от Варшавы до Лодзи, где мы выступали, чтобы громогласно заявить: «Он – плейбой»… Мне трудно было представить Эдди в роли мужа и отца моих детей. Но при первом прикосновении его руки меня охватывало такое волнение, какого я раньше никогда не испытывала. Я была готова последовать за ним куда угодно[15].
Свидетельство Рут прекрасно характеризует харизму Рознера, его аура воспламеняла сердца женщин. Юрий Цейтлин сформулировал иначе: «Эдди был очень яркой мишенью для женских глаз и не всегда умел отражать их горячие стрелы». Но фраза «он развелся с женой» ставит в тупик биографов. Ни один исследователь (Х. Бергмайер, Ф. Старр, Г. Скороходов, Я. Басин, Д. Михальский, М. Прайслер) не называет имени бывшей возлюбленной Эди. Наверное, следует употребить стандартную фразу: о женщине, которая была с ним до Рут, история умалчивает.
«Был ли Рознер женат? Где и когда он мог успеть развестись? Он же всё время мотался по разным странам», – задается вопросом Ирина, младшая дочь Рознера.
О таких, как Рознер, в Германии говорили (в хорошем смысле): er ist ein Lebenskünstler – он мастер устраивать себе жизнь. Эди-ухажер не знал себе равных. Настойчив и находчив, элегантен, безупречен. Рут бросилось в глаза, какое впечатление на девушек театральной труппы произвел он одним своим появлением. Интеллигентная семья Каминских принадлежала к театрально-артистической элите страны. Кавалер и «коварный обольститель» – к числу самых модных джазовых виртуозов. Он был «мещанином во дворянстве», «буржуа среди аристократов». В ночных клубах, где тусовались самые богатые люди Польши, Рознер блистал в головокружительных композициях из репертуара американского трубача Гарри Джеймса. Трудно сказать, как развивались бы отношения влюбленных в дальнейшем, если бы не вторжение вермахта.
Варшава, сентябрь 1939
Рут Каминска:
Я сжалась под роялем, дрожа в объятьях Эдди. Завывание, шипение и взрывы бомб стихли, и мне хотелось только спать. Затем одна, последняя, запоздавшая бомба разорвалась где-то прямо над нами. Я подпрыгнула, ударившись головой о рояль.
«Мама, мама!» – кричала я, в то время как обломки потолка сыпались на нас, а мелкая пыль клубилась в заброшенном ночном клубе, в котором мы нашли укрытие.
«Мама, Мел, вы живы?»
«Всё в порядке, дети, – как всегда спокойно сказала мама из-за большого барабана, находившегося на другом конце комнаты. – Спите».
Мамой моей была Ида Каминская, прекрасная в свои тридцать восемь лет женщина, всемирно известная актриса и режиссер Еврейского художественного театра в Варшаве. Мел – Мейер Мельман, ведущий актер маминого театра и ее муж, Эдди – человек, которого я любила. А я была актрисой маминой труппы с левацкими политическими взглядами, столь присущими девятнадцатилетней идеалистке.
«Дети», – обратилась к нам мама. (Теперь уже никто не возражал против моих взаимоотношений с Эдди.)
Я улыбнулась при мысли о том, что кто-то будет сейчас возражать против хоть чего-либо. В этот момент самое главное было остаться в живых. Несколько недель назад важным казалось совсем иное… Все его достоинства не производили никакого впечатления на маму. Я была единственным ребенком и, следовательно, центром ее внимания. Она всегда ждала того, кого сочла бы наиболее достойным меня…
Впервые в жизни я столкнулась с серьезным личным конфликтом. Я слишком любила свою семью, чтобы позволить себе обидеть моих близких, и все же я хотела быть с Эдди, даже если бы настал конец света. И вот теперь я оказалась в объятьях Эдди и конец света наступал…