Осень 1938 года была полна различными происшествиями. О чем только не писали в рижской прессе!
Газеты спешили сообщить, что арестованный в ходе репрессий советский авиаконструктор Туполев уже расстрелян, а нарком иностранных дел Литвинов отправлен в отставку. Потешались над музыкальным оформлением советской кинохроники: «“Сон в летнюю ночь” Мендельсона» сопровождает показ мойки рыб в холодильниках Каспия…»
5 октября из Берлина пришла очень тревожная новость, о которой в прессе молчали. Имперские загранпаспорта, удостоверявшие лиц еврейской национальности, объявлялись недействительными. В течение двух недель проездные документы надлежало отправить в соответствующую инстанцию, дабы инстанция поставила в них большую красную букву J.
До сих пор имперский загранпаспорт позволял Эди свободно перемещаться по миру. Теперь трудности возникали на каждом шагу. Придирчиво рассматривали недействительный паспорт Рознера финские пограничники: ноябрьский Хельсинки входил в маршрут гастролей. Но с финнами обошлось. 21 ноября оркестр должен был дать концерт в Швеции. Тамошняя погранслужба оказалась менее уступчивой и приветливой. Рознеру пришлось сутки провести на борту парома, бросившего якорь в стокгольмском порту: шведы попросту не пускали его на берег.
Всё когда-нибудь кончается, закончилось и турне. Голландцы, игравшие в оркестре Эди, разъехались по разным странам.
Не без трудностей Эди добился постоянного вида на жительство и права на работу в Польше – теперь уже как апатрид.
Оркестр пришлось собирать заново.
Глава IV
Огонь, вода и медные трубы
Буклет первых послевоенных концертов. 1945
Как будет «джаз» по-белорусски?
Эди был рад вернуться в Варшаву, он чувствовал себя здесь как дома. Предстояли поиски музыкантов для работы в «Эспланаде» и культовом клубе «Адрия». С уходом голландцев Эди лишился первоклассных коллег. Сложности возникли и у живших за границей поляков. Буквально на следующий день после оглашения Третьим рейхом новых погромных правил правительство Польши издало декрет, согласно которому польские граждане, проживавшие за рубежом, могли возвратиться в страну только в том случае, если состояли на консульском учете. Но теперь рядом снова были старые друзья – саксофонисты Вольфайлер и Левитин, контрабасист Пьецух и барабанщик Шварцштайн. Из «голландского» бэнда остался только гитарист – Лазарь Маркович, выступавший под псевдонимом Льюис (Луи) Марко. Впоследствии прозвище Луи станет его основным именем. С неголландцем Марко можно было общаться и на немецком, и на идиш. Уроженец Лодзи, он вырос в Силезии и Саксонии, жил, учился и работал в Дрездене и Лейпциге, Берлине, Лондоне и Париже…
Если 1938 год прошел под знаком гастролей, то 1939-й обещал стать годом любви. Весной Эди познакомился с семьей Турков-Каминских.
Дочь еврейской актрисы Иды Каминской, Рут, в ту пору девятнадцатилетняя наследница известной театральной династии, впоследствии написала воспоминания «Я больше не хочу быть смелой никогда».
Рут Каминска:
Я начала выступать с мамой, и он пришел за кулисы, чтобы сделать мне комплименты. Актрисы называли его Казановой, что меня удивляло, потому что он был хрупкий, невысокий и темноволосый, а его аккуратно подстриженные усики показались мне слишком ухоженными. Он был не в моем вкусе. Мы встретились снова в Лодзи, где я уже впервые выступала в главной роли в мамином театре, а Эдди был на гастролях со своим джаз-оркестром. Куда бы я ни шла, он появлялся там. Каждое утро корзина цветов, посланная им, доставлялась в мою гостиницу; другая корзина появлялась за кулисами каждый вечер. Поначалу меня это раздражало, затем мне стало приятно, и я поймала себя на том, что всё больше и больше думаю о нем…