Напевая под нос забытый романс, она взлетела по скрипучим ступенькам в свою малюсенькую квартиру, сбросила ненавистные туфли и, прижав к стучащей груди письмо, небрежно опустилась в кресло. На башне святого Иосифа зазвонили к службе. Эмилия неторопливо разрезала конверт изящным ножиком. Она пробежалась по листу и остановилась на постскриптуме: «Впрочем, если Вы захотите нас посетить, мы будем рады». Она перечитывала его несколько раз, а потом вдруг обняла письмо и принялась вальсировать по комнате, пока не споткнулась о массивный стол.

Всю вторую половину дня Эмилия собиралась сесть за ответ, но постоянно находила поводы для отвлечения: обеденный перерыв, телефонные звонки, тщательнейшую уборку… К вечерне она зажгла зеленую лампу и схватилась за капиллярную ручку. Размашистым почерком она фиксировала мысли, путавшиеся в голове в течение дня, перемежая их цитатами и цельными стихотворениями. Внизу последней страницы она помедлила и аккуратно вывела: «P.S. Вы сообщаете, что будете рады меня видеть. Смею ли я надеяться?» Точка под вопросом расплылась в кляксу.

Эмилия с трудом засунула кипу бумаги под клапан, который пришлось скрепить дополнительным клеем, и на следующее утро отправила письмо. На скамейке в приморском парке она задумалась о первой за долгие годы поездке в неизвестность, проигрывая сценарии встречи со своим корреспондентом: он то галантно подавал ей руку, помогая спуститься с подножки автобуса, и без лишних церемоний представлял ее своей будущей женой семье, то нарочито холодно затаивался в глубине дома и унижал ее своим безразличием. Но в любом случае все замки оканчивались пылкими признаниями, беспечной жизнью вдали от шума и городской суеты и веселым детским смехом.

С новым конвертом мечты обрастали подробностями, и, хотя кавалер более ни строчкой не подтверждал своего приглашения, Эмилия вуалировала намеки в витиеватые фразы и откладывала визит. Постепенно ветер зашелестел по тропинкам желтыми листьями, не тронув лишь металлическое дерево призраков, а значит, ее корреспондента на побережье уже не было. Она ловила сквозь современную аранжировку мелодию старинного языка, безвозвратно уходившую в разноцветные диоды. Началось томительно-сладкое ожидание будущего сезона.

Многочисленные гости неохотно разъезжались. Марит и Пеэтер выходили провожать каждого и наблюдали, как машина за машиной ныряла за поворот. За ночь метель угомонилась, и шины довольно скрипели на прощанье. Наконец вернулась тишина.

Пеэтер пробрался лопатой к калитке, за которой ждало весны картофельное поле, и, весело ступая и проваливаясь чуть не по колено, спустился к закованной речке. Он легко ее перешагнул и поднялся на лесной пригорок. Хвойная волна едва не сбила его с ног. Пеэтер похлопал по стволу могучую ель, в ответ положившую на плечо свою мохнатую лапу. Ледяной комок ручейком заскользил под куртку.

Над домом ровным столбом курился дым. Когда они, два инженера, сбежали от суеты перемен тридцать лет тому, здесь, на пятачке земли на выселках, стояла дощатая хибара, еле видневшаяся за редкими деревьями и исполинскими травами. Соседи со злорадным любопытством гадали, сколько у них протянут эти городские. Учиться пришлось буквально всему – домостроительству, валу деревьев, пахоте: Таммы слишком привыкли жить в комфорте квартиры. Им помогали: сначала братья и сестры, а потом и местные, удивившиеся слаженности их работы. Некоторые из них тоже приходили к единственному истинному имени Бога; другие продолжали шарахаться, но Пеэтер и Марит не настаивали: значит, еще не время – и трудились дальше. Так день за днем рядом с хибарой вырос белокирпичный двухэтажный, со всех сторон открытый глазу красавец. Через несколько лет удалось приобрести пространство вокруг, обеспечившее их овощами и фруктами, излишки которых стремительно продавались на расширенном выруском рынке. Дети по одному оканчивали школу, пропадали в университетах и… возвращались, обосновывались неподалеку со своими семьями.