Проснулся он только под вечер с разламывающейся от боли головой. В пересохшем рту был привкус какой-то горькой дряни. Первой егоо мыслью была пронзительная и беспомощная ярость: «Он меня обманул!»

На душе у него было гадко от того, что он сел в лужу, которую сам себе приготовил. Но сделать уже ничего было нельзя, и жора, как и тысячи других горожан, провёл несколько дней в болезненном состоянии, иногда уже думая от невыносимых приступов удушья и тошноты, что ему наступает конец.

Когда он наконец поправился и вышел из дома, то сразу увидел, что город словно переменился в лице, стал не таким, как был, словно подурнел, поплохел.

Что-то подсказывало ему, что впереди его ждут жизненные перемены, и они не все будут приятными. От того засосало под ложечкой.

– Зачем ты пришла?

Он сидел на холодном стуле как был, нагишом, уронив голову на сложенные на его спинке руки.

Она не отвечала. Он обернулся, окинул взглядом её голую фигуру у окна, освещённую призрачно-розовым светом бра над софой.

– Зачем ты пришла? – переспросил он.

– Мне так захотелось, – наконец ответила она тихо, так тихо, что он едва расслышал.

– А если он узнает?

Девушка снова молчала, потом произнесла:

– Плевать.

Он ничего не сказал и лишь покачал головой, потом встал и приблизился к девушке.

Она смотрела в черноту позднего октябрьского вечера, оплакиваемую слезами унылого бесконечного дождя, лениво шедшего без перерыва с тех самых пор, как они приехали в Москву.

За окном, рассыпанные тысячами колючих точек, стояли кварталы огромного города.

– Мегаполис, – почему-то шепнула она, когда он положил руку на её тёплое плечо. – Похоже на джунгли, правда?.. Вот так смотрю и мне иногда даже выйти страшно на улицу. Вот сейчас бы я ни за что на улицу не вышла.

Девушка отпрянула, оттолкнулась от подоконника руками, пересекла комнату и опустилась на разбросанную в беспорядке постель.

– Закурить бы сейчас, – сказала она, обхватив себя за плечи руками.

– Тебе холодно? – спросил он.

– Мне? Нет, – она догадалась, видимо, почему он задал такой вопрос. – Это я просто так. Я люблю обнимать себя.

– Ты эротична.

Его слова прозвучали непонятно, не то как вопрос, не то, как утверждение, и она в ответ так же неясно улыбнулась.

– Возвращайся к нему, – предложил он.

Девушка подняла на него свои глаза, в которых блеснули искорки злости:

– К кому?

– Ну, к этому… К мужу. Так ведь теперь он называется.

– Скажи лучше: к Бегемоту. Он ведь им и остался.

– Зачем ты так?! – её слова привели его в смущение. – В твоём голосе столько ненависти! Ты что, совсем его не любишь?

Молчание ответило красноречивее любых слов.

– Зачем же тогда ты выходила замуж, Вероника?

– Гладышев, успокойся! – как отрезала девушка.

– И всё равно, тебе лучше вернуться.

– Что, боишься?! – она продолжала сверлить его колючим взглядом.

– Нет, не за себя. Я не хочу, чтобы у тебя были неприятности.

– А мне плевать. Ты меня получил? Получил! И будь спокоен, – я об этом никому не скажу. Ты мне нравишься, Гладышев, хотя, честно сказать, я тебя временами ненавижу. Искренне ненавижу.

– Я знаю. Помню тогда, в ресторане, когда ты была с тем парнем. Странный такой…

– Все вы странные.

– Да я не про то. Ты тогда что-то совсем на меня окрысилась.

– Нашёл, что вспомнить. Ты лучше времена Царя Гороха ещё бы помянул.

Гладышев замолчал, видимо, сбившись с мысли.

– Странно, почему ты всегда называешь меня по фамилии, даже сейчас… в такой интимной обстановке.

– Не знаю, – девушка слегка пожала плечами. – Может быть потому, что я тебя не боюсь.

– А может быть, напротив? В твоём обращении ко мне есть какой-то страх, я чувствую его. Ты боишься приблизиться ко мне в душе даже теперь, когда отдалась телом.