Пока я нарушал уголовный кодекс, за моей спиной сновали местные, не обращая на меня никакого внимания. Инертность жителей Ч. в моем деле играла мне лишь на руку. Государственные служащие, один из кабинетов которых я видел через ближайшее незанавешенное окно, сидели, подперев свои подбородки ладонями, а второй рукой стуча по клавиатурам. Все как один, затяжное соприкосновение с бюрократией явно имеет последствия в виде потери самобытности. Решив подать им руку помощи, я, закончив с граффити, провокативно оставил свой тег – молот и наковальню, – прямо на стекле окна. Ноль реакции, никто не оторвался от своего монитора. Я сделал все, что было в моих силах, этих ребят уже не спасти.

Следующим остановочным пунктом стала невзрачная и забытая всеми семиэтажка. Будто стесняясь ее вида, город стеснительно запрятал безликое сооружение от одной из своих главных артерий за главным книгохранилищем – публичной библиотекой, что являлась прибежищем интеллектуалов на старый лад, созывая их в свои объятия при помощи языка архитектуры, а именно типичнейшим неоклассицизмом, выдававшим себя восьмиколонным портиком, что подсвечивался в вечерние и ночные часы.

Я решил не трогать библиотеку, которая выглядела вполне себе ничего и без моего косметического вмешательства, поэтому заняться ей мне предстоит лишь тогда, когда с ее фасада отпадет первый кусок штукатурки. Даю на это пару лет. А вот дышащая ей в спину белоснежная образина явно молила о наведении марафета – из украшений на ней был лишь огромный баннер, растянувшийся по всей стене третьего этажа и загородивший собою окна с надписью «аренда помещений». Не могу отказать страждущим

Однажды Ильтс заметил, что он и подумать не мог до знакомства со мною, что граффитисты воспроизводят свои картины более одного раза. Я не был знаком с другими представителями этой сцены, но, как и мой друг, также не встречал подобного. Ильтс предположил, что я делаю это для поиска славы и увеличения охвата аудитории, ведь, тиражируя один и тот же рисунок, его шанс быть увиденным спешащими по своим делам пешеходами возрастает в разы. Может быть, он был прав, просто двигало мною бессознательное. Если же обращаться к версии, уже надиктованной моим сознанием, то я вкладывал в это следующий смысл: будучи художником из завода-колонии, неумело маскирующегося под самый обычный городок, я являлся его потомком (пускай и нерадивым), а, соответственно, и мои необрамленные рамой картины должны кричать об этом каждому случайному зрителю. А что может быть более показательным, как не воспроизведение собственных трудов, вторящее сути фабричного производства?

К вечеру я пополнил свою рисованную дактокарту отпечатками на стенах двух подземных переходов, шести панельных домов, одном ситилайте с рекламой контрактной службы и прямо на асфальте тротуара у самого бордюра, чуть поодаль от стоянки электросамокатов и подошв прохожих. Погруженный в процесс мотания по проулкам, бульварам и дворам, я и не заметил опустившейся предночной темени. Осознание скорой замены баллончика на швабру пришло ко мне, когда я оказался у хорошо знакомого мне остановочного павильона – именно отсюда я каждый вечер уезжал на забитой пассажирами маршрутке после вечерней смены прямиком до своих родных пенатов. Мой заранее непродуманный путь услужливо подвел меня к ТРК, ясно давая понять, что с эскапизмом пора заканчивать. Было это не впервой, мои ноги очень часто машинально направляли мой граффити-маршрут к месту, которое за небольшие услуги делилось со мною копейками на пропитание. Думается, сказывалось то, что я ежедневно торчал там уже около года.